в борьбе с Францией. Теперь, в 1934 г., всякий мог видеть, что союз двух диктаторов будет иметь огромное значение для Германии в ее «опасный период». Однако отказаться от Австрии ради Италии Гитлеру было труднее, чем отложить споры о Данциге ради Польши. Труднее не как вождю немецкого народа: немцев мало трогала эта якобы немецкая проблема, тогда как вопрос Данцига и Польского коридора действительно всерьез волновал многих из них. Ему было труднее как человеку, который задолго до того, как возглавить националистическое движение в Германии, отстаивал идеи немецкого национализма в Австрии. Кроме того, австрийский вопрос упорно выходил на первый план даже вопреки соображениям высокой политики. Независимая Австрия пребывала в плачевном состоянии. Она так и не обрела уверенности в себе, хотя с экономической точки зрения дела у нее обстояли вовсе не плохо. Австрийские клерикалы и австрийские социалисты никак не могли преодолеть враждебности друг к другу, и их не сблизила даже угроза со стороны нацистской Германии. Вместо этого клерикальный канцлер Энгельберт Дольфус перешел под покровительство Италии, с подачи Муссолини уничтожив в феврале 1934 г. и австрийское социалистическое движение, и саму демократическую республику.

Это гражданское противостояние, в свою очередь, всколыхнуло австрийских нацистов. Клерикальная диктатура не пользовалась популярностью; нацисты надеялись привлечь на свою сторону большинство прежних сторонников социалистов. Австрийские нацисты получали деньги и оружие из Германии; их подбадривало мюнхенское радио. При этом, вопреки распространенному среди иностранцев мнению, они не были послушными немецкими агентами, которых Германия могла задействовать и придерживать по своему усмотрению. Задействовать их Гитлеру было нетрудно, но трудно придерживать – особенно при мысли, что если бы он не стал фюрером Германии, то сам бы сейчас распространял в Австрии нацистские идеи. Максимум от него можно было ожидать, что он не будет активно педалировать австрийский вопрос. Своим министрам Гитлер заявил: «Я готов сбросить Австрию со счетов на многие годы вперед, но я не могу сказать этого Муссолини»{13}. Немецкие дипломаты, неспособные контролировать Гитлера самостоятельно, надеялись, что в личном общении Муссолини сможет склонить его к уступкам, и с этой целью организовали 14 июня встречу двух диктаторов в Венеции. В первый, но далеко не в последний раз Муссолини предстояло выполнить задачу, которая оказалась не по плечу никому другому: «урезонить» Гитлера.

Встреча не оправдала ожиданий. Диктаторы сошлись в своей неприязни к Франции и Советской России, так что на радостях забыли договориться насчет Австрии. Гитлер отрицал, причем вполне искренне, какое-либо желание ее аннексировать. Канцлером Австрии должен был стать «человек с независимым мировоззрением»; затем должны были состояться свободные выборы, после которых нацисты войдут в состав правительства. Это было самым простым решением: Гитлер получил бы желаемое без боя. Муссолини в ответ заметил, что нацисты должны остановить свою террористическую кампанию и тогда Дольфус станет относиться к ним благосклоннее – это было вполне вероятно, если бы только они перестали представлять опасность{14}. Гитлер, разумеется, не сделал ничего, чтобы выполнить требование Муссолини. Он не попытался сдержать австрийских нацистов, а те, воодушевленные событиями 30 июня в Германии, рвались заварить собственную кровавую кашу. 25 июля венские нацисты взяли штурмом здание австрийского правительства, убили Дольфуса и попытались захватить власть. Гитлер, хоть и обрадовался смерти Дольфуса, ничем не мог помочь своим австрийским единомышленникам. Муссолини демонстративно перебросил войска к австрийской границе, и Гитлеру пришлось беспомощно наблюдать, как преемник Дольфуса Шушниг восстанавливает в стране порядок под защитой Муссолини.

Австрийский бунт обернулся для Гитлера ненужным унижением. Но он и нарушил тот удобный баланс, который по планам Муссолини должен был принести ему еще немало выгод. Итальянский лидер предполагал, что во внешней политике немцы будут действовать по старинке, требуя уступок сначала от Франции, а потом от Польши, но оставив Австрию в покое. Муссолини будет изящно балансировать между Францией и Германией, получая вознаграждения от обеих, но не взваливая на себя никаких обязательств. Однако все вдруг перевернулось с ног на голову: когда Австрия оказалась под угрозой, это ему потребовалась поддержка Франции, а не наоборот. Муссолини пришлось стать защитником договоров и поборником коллективной безопасности, хотя раньше он был сторонником их пересмотра – за чужой счет. Такое его преображение англичане восприняли с одобрением. Они постоянно переоценивали могущество Италии – почему, объяснить невозможно. Они никогда не обращали внимания на неопровержимые факты, вопиющие об экономической отсталости Италии: на отсутствие там угля и относительную неразвитость тяжелой промышленности. Италия была для них просто «великой державой» – хотя, конечно, миллионы даже плохо вооруженных солдат казались грозной силой по сравнению с их собственной небольшой армией. Кроме того, их обманывала бравада Муссолини. Он называл себя сильным лидером, прирожденным полководцем, великим государственным деятелем; они ему верили.

Французы поначалу были не так сговорчивы. Министр иностранных дел Барту надеялся обуздать Германию, ничего не заплатив Муссолини. Он предложил что-то вроде восточного варианта договоренностей в Локарно: Франция совместно с Россией гарантирует сохранение существующего порядка к востоку от Германии, подобно тому как Великобритания и Италия делали это на западе. И Германия, и Польша – две наиболее заинтересованные державы – были не в восторге от этой идеи. Немцы не хотели расширения французского влияния на востоке Европы, поляки были твердо настроены не допустить возвращения России на европейскую арену. Гитлер, задействовав свой талант выжидать, сидел сложа руки, пока поляки разрушали «восточное Локарно» вместо него. Барту пришлось удовольствоваться лишь смутными заверениями, что Франция и Советская Россия объединят усилия в том маловероятном случае, если их когда-нибудь об этом попросят. Как бы там ни было, дни его были сочтены. В октябре 1934 г. король Югославии Александр посетил Францию с визитом, чтобы укрепить союз двух стран. В Марселе его застрелил хорватский террорист, прошедший подготовку в Италии[32]. В находившегося рядом Барту тоже попала пуля, и он истек кровью на тротуаре. Его преемник Пьер Лаваль был человеком нового типа – самым умным и, пожалуй, самым беспринципным из всех французских государственных деятелей. Он начинал как крайний социалист, а во время Первой мировой войны занимал антивоенную позицию. Как и многие другие бывшие социалисты (например, Рамсей Макдональд), Лаваль был невысокого мнения о Советской России и высокого – о фашистской Италии. Хотя он позволил продолжиться политике Барту, приведшей в мае 1935 г. к заключению с Советской Россией Пакта о взаимопомощи, этот договор оказался совершенно пустым: в отличие от довоенного союза, он не был подкреплен контактами на уровне генеральных штабов, и ни одно французское правительство не воспринимало его всерьез, да и советское, вероятно, тоже. Единственное, что смогли получить от него французы, так это отданное Сталиным компартии Франции указание не препятствовать более усилиям правительства в сфере национальной обороны – одного этого указания оказалось почти достаточно, чтобы французские патриоты, в свою очередь, превратились в пораженцев.

Все свои надежды Лаваль возлагал на Италию. Он съездил в Рим, льстя себе, будто события в Австрии излечили Муссолини от болезни «ревизионизма». Гитлер, со своей стороны, как будто специально делал все, чтобы укрепить единый фронт против Германии. Он с нарастающим пренебрежением избавлялся от последних ограничений на вооружение Германии, пока наконец в марте 1935 г. снова не ввел в стране всеобщую воинскую повинность. В кои-то веки бывшие победители оказали некоторое сопротивление. В апреле 1935 г. в итальянскую Стрезу съехалось множество народа: Макдональд с Саймоном, премьер-министр Франции Фланден с Лавалем, а также хозяин торжества Муссолини сам по себе. Ничего подобного не случалось с заседаний Верховного совета Антанты еще при Ллойд Джордже. Стрезская конференция стала последней демонстрацией солидарности союзников, насмешливым эхом победных дней; тем более странно, что представителями трех держав, «сделавших мир безопасным для либеральной демократии», были теперь разочаровавшиеся социалисты, двое из которых – Макдональд и Лаваль – выступали против мировой войны, а третий, Муссолини, разгромил в своей стране демократию. Италия, Франция и Великобритания торжественно заявили о своей решимости сохранять существующий договорной порядок в Европе и сопротивляться любым попыткам изменить его силой. Это была впечатляющая вербальная