Схватив полную стопку, Бахметов залпом выпил, выхватилпапиросу из раскрытого на столике портсигара. Он по-прежнему молчал, лицо сталостянутым, на лбу серебрились бисеринки пота, папироса нервно подрагивала впальцах.

Бестужев внутренне торжествовал. Сразу видно, что наближайшее время у собеседника напрочь отшибло желание продолжать дискуссию осудьбе Отчизны — не до того ему сейчас, он отравлен услышанным — фантазиявпечатлительного интеллигента, принявшего к тому же изрядную дозугорячительного, работает вразнос, углубляясь в жуткие лабиринты той штуки, чтона учёном языке именуется, кажется, подсознанием. Мистик мохнорылый, каквыражался один из иванихинских приказчиков. Человек, привыкший игратьсловесами, с помощью этих самых же, тщательно подобранных словес может бытьввергнут в состояние нешуточного душевного надлома. На них самих тогда, вгостинице, эта история, надо признаться, подействовала, поручик Лемке, наиболеевпечатлительный, вернувшись в Петербург, надрался вдрызг при первом же удобномслучае, а потом жаловался Бестужеву, что порой не в силах отделаться отнаваждения: вдруг именно так всё и обстоит? Бестужева самого проняло.Действительно, нет никакой возможности проверить…

— Чёрт знает что… — пробормотал Бахметов, все также нервно затягиваясь, ссутулясь, присмирев.

— Но ведь проверить-то и впрямь невозможно… — сделанным сочувствием сказал Бестужев. — Давайте выпьем?

Он уже знал, что на сегодня избавлен от высокопарныхрассуждений о судьбе Отечества и неприятных дискуссий…

Бестужев до сих пор не мог избавиться от некоторой эйфории:он впервые в жизни оказался в Париже. Набравшись смелости, перефразироватьпоэта: «Париж! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!» Некоторойстранностью, право же, отмечена загадочная русская душа: дважды в этом столетиифранцузы приходили на нашу землю с мечом, немало ещё в России осталось живых,хотя и одряхлевших ветеранов последней с ними войны, а вот поди ж ты, нималейшей неприязни к французам у подавляющего большинства русских людей нет,Франция продолжает оставаться этакой землей обетованной, а Париж… О, Париж…Бестужева это касалось в полной мере, немало мужчин из их семейства воевали сфранцузами в обе кампании, и добрая половина из них с этих войн не вернулись,тем не менее он не испытывал ничего, кроме помянутой эйфории, сродни лёгкомуопьянению. Встретивший его на вокзале неожиданно для него посланец Гартунга вёзего в экипаже через новые авеню и кварталы, располагавшиеся меж площадьюСогласия и аркой Звезды — и Бестужев сразу окунулся в ту весёлую кипучую жизнь,что тотчас же чувствуется при въезде в Париж и поневоле захватывает каждогоновоприбывшего. Весёлая, оживлённая, изящно одетая парижская толпа, заполнившаябольшие бульвары, бесконечные кафе, от чьих вывесок мельтешит в глазах,бесконечные вопли снующих в превеликом множестве мальчишек-газетчиков, щелканьебичей кучеров омнибусов, крики торговцев, подвижные рекламы, роскошнейшиевитрины больших магазинов, кряканье автомобильных гудков, сонмы велосипедистов— и велосипедисток! — величественные полицейские-ажаны, усатые, пузатые,гороподобные, важно дирижирующие уличным движением. А уж нарядные парижанки,среди коих нет ни одной некрасивой!

Пусть Париж уступал в населении Вене — это был совершеннодругой город, шумом, гамом, карнавальным многоцветием и неустаннымколовращением жизни в первые часы прямо-таки подавивший Бестужева.

— Вы действительно прибыли по высочайшему повелению? —спросил Гартунг.

Чуточку сердясь на себя за то, что Париж всё ещё держал егов плену, Бестужев ответил честно:

— Увы, Аркадий Михайлович, истине это не соответствует,каким бы лестным для меня это предположение ни казалось. Конечно, государьпридаёт нашей миссии большое значение и изволит лично следить за её ходом, новысочайшим повелением никто из нас не облечён… По-моему, эта формулировкаприменительно к служебным командировкам почти сошла на нет.

Ах, как импозантен и даже, не побояться этого слова,величествен был Аркадий Михайлович Гартунг, многолетний глава русскогополитического сыска в Париже! Благородная осанка, удлинённое аристократическоелицо, красиво уложенные седые волосы, небрежная властность в движениях исловах… Без сомнения, он чуточку рисовался перед новоприбывшим — очень тонко,неуловимо почти — но человек, конечно же, был незаурядный, если вспомнить всё,что о нём известно… С первых минут Бестужев почувствовал, что попадает подобаяние этого респектабельного господина — и напомнил себе, что всего лишьстолкнулся с профессиональной игрой, теми актерскими талантами, которые обязанпроявлять всякий принадлежащий к их ремеслу, если ему требуется в кратчайшиесроки обаять собеседника. Напомнил — и не забывал более…

Изящным жестом смахнув длинный столбик серого сигарногопепла, Гартунг продолжал с лёгкой улыбкой:

— Алексей Воинович, вы уж простите престарелогорамолика… но я, признаюсь вам честно, не буду разубеждать наших французскихдрузей, отчего-то решивших, что именно по таковой формулировке вы и прибыли. Яне стану подтверждать, но и ничего опровергать не стану, хорошо? Честное слово,это послужит только на пользу делу. Французишки, надобно вам знать — забавный истранный народец. Дважды после известной революции свергали реставрированнуюмонархию, ныне своё будущее иначе как республиканским и не мыслят… но в то жевремя огромный процент из них испытывает нечто вроде почтительного пиететаперед любыми монархическими атрибутами. Да-да, именно так и обстоит. Всякий изних, важно выпятив грудь, будет битый час распинаться в своих республиканскихубеждениях, а вот подсознательно испытывает почтение к титулам, придворнымзваниям, ко всему, что связано с монархией. Нашим друзьям я, признаться, плачущедро, французишки, между нами, продажны гораздо более любого из центральныхевропейских народов… И тем не менее порой для моих здешних конфидентовпреимущественное значение имеют даже не деньги, а российский орден в петлицу,медаль с профилем государя, не просто золотые часы, а те, что украшены выложеннымбриллиантиками императорским нашим орлом. И если они в вашем лице увидятофицера и дворянина, прибывшего по высочайшему повелению…

— Бога ради, — сказал Бестужев. — Поступайте,как считаете нужным, вашей компетентности можно только завидовать…

— Давайте поговорим сначала о темах бытовых, житейских.Насколько я знаю, в Вене вы действовали с паспортом на немецкую фамилию?

Бестужев старательно изобразил на лице лёгкое восхищениепрофессиональной осведомлённостью собеседника. На деле он давно знал от Васильева,что Гартунг держит в Берлине и Вене особых агентов, в чью задачу входитинформировать его не о дичи, а как раз о деятельности коллег…

— Да, там я был российским немцем, — сказалБестужев. — Вы же понимаете, в этом случае несколько иное отношение.