— И что же, ничего нельзя сделать?

— Ну отчего же, — сказал Гартунг. — Мыпроведем подобную акцию не на границе, а в Париже, только и всего. Будетгораздо меньше огласки. Поезд прибывает на вокзал затемно, ответственным будетне верховная власть страны, а парижский префект… а он человек решительный,понимает всю серьёзность ситуации, и что немаловажно, сумеет предъявить«общественности» какую-нибудь убедительную сказочку, которую «общественность»проглотит без сопротивления. И никакой шумихи, полагаю, не будет. Поезд будетнаправлен на дальние пути, без всяких посторонних глаз оцеплен и обыскан…

— Гравашоль — хитрая лиса, — сказалБестужев. — Он может сойти со своей шайкой — и с пленником — не доезжая доПарижа…

— Это предусмотрено, — тут же ответилГартунг. — На пограничной станции в поезд подсядут несколько агентовбригады по розыску террористов и всё время, пока состав идёт по Франции, будутначеку. О результатах своих наблюдений они регулярно станут сообщать потелеграфу. Полиция в районах, примыкающих к железной дороге, поднята на ноги…Вы что-то хотите сказать?

— Нам в первую очередь нужен даже не Гравашоль, —сказал Бестужев. — Чёрт с ним, в конце-то концов, это исключительнофранцузская головная боль. Пусть выскользнет Гравашоль и вся его шайка, сколькоих ни есть… Нам необходим аппарат… И даже больше, чем аппарат, нам необходимШтепанек, потому что аппарат без Штепанека не стоит и ломаного гроша, меня вэтом давно уже убедили… господа научные консультанты. Если будет перестрелка…Достаточно одной шальной пули…

— Не волнуйтесь, — мягко сказал Гартунг. — Ядавно уже уяснил щекотливость ситуации… и прекрасно понимаю, что именнонеобходимо нам. Один бог ведает, чего мне это стоило, но я убедил французов.Если Гравашоль с сообщниками и впрямь сойдет с поезда, не доезжая до Парижа, иих опознают, ни малейших попыток их задержать предпринято не будет. Толькосамое квалифицированное наблюдение и не более того. В поезде будут не однитолько французские агенты, но и лично мои, способные проконтролировать, какразвернутся события при неожиданном повороте… Более того, если вскоре послепересечения границы Гравашоля определят, в поезд будут подсаживаться новыеагенты. Я пытался предусмотреть всё, что в человеческих силах — насколько этовозможно. Или вы полагаете, что я что-то упустил?

Он произнёс это ничуть не язвительно, наоборот,добродушнейшим образом. Он был так доброжелателен, предупредителен ипреисполнен всей серьёзности задачи, что даже неловко становилось сомневаться вего компетентности, не говоря уж о том, чтобы возражать, высказывать своисоображения, дополнять чем-то скороспелым своим. «Невероятного обаяниячеловек, — сердито подумал Бестужев, — поневоле поддаёшься чарамэтого мягкого, обволакивающего голоса, откровенного взгляда, яркопродемонстрированной готовности из кожи вон вывернуться… Вот именно, глаза. УГартунга глаза абсолютно не выдают в нём профессионала тайной полиции — а это,будем справедливы, далеко не всем в нашем ремесле удаётся, иногда выдают именночто глаза».

— Ну что вы, Аркадий Михайлович, — сказал Бестужевискренне. — В данных обстоятельствах мне совершенно нечего добавить илипредложить, вы продумали всё…

— Есть некоторый опыт, — произнёс Гартунг без тенипохвальбы. Без малейшего её внешнего проявления.

Прямо-таки идеальный служака, не без иронии подумалБестужев, стараясь с помощью именно этих мыслей полностью освободиться отгартунговского недюжинного обаяния. Впору выдумать для него особую медаль: «Загорение душою на службе». А меж тем, по достоверным данным, есть у этогочеловека и иная личина — потаённый честолюбец, одержимый мечтаньями огенеральском чине (пусть статском), любитель орденов, не гнушающийся приписатьсебе чужие заслуги, если есть уверенность, что всё пройдёт гладко. Конечно, всёэто ещё не делает его уникумом, монстром — превеликое множество людей служат,обуреваемые теми же побуждениями, и, надо сказать, неплохо служат, так что кдвойному дну следует относиться спокойно и принимать его, как нечто неизбежное,многим свойственное, ведь если быть честным наедине с собой, нужно сознаться,что и Бестужев принимал очередные награды и внеочередные чины отнюдь неравнодушно. Человеческая природа, да… Но мысли сейчас не об этом. Насущнейшийвопрос звучит совершенно иначе: есть ли после всего, что говорил Васильев,необходимость «беречься» Гартунга всерьёз? Правильно ли Бестужев понял то, чтоВасильев не выражал словами? Вопрос не столь уж пустяковый, ничуть нериторический…

— Ну что же, — сказал Гартунг, — поездприбывает лишь завтра вечером, в вашем распоряжении более суток. Остаётсяподумать, чем вас на это время занять.

— Возможно, мне имело бы смысл встретиться сфранцузскими коллегами?

— Вряд ли, — сказал Гартунг. — Они вам несмогут дать ни малейшей зацепки, ни малейшего следа. Если бы было иначе, я быдавно знал. Вы с ними познакомитесь, конечно, — завтра, за несколько часовдо прибытия поезда. Или у вас есть возражения? В конце концов, я вам неначальник, вы вправе выдвигать свои идеи, а то и требования ставить…

— Ну что вы, какие тут могут быть идеи и требования…

— В таком случае, я могу отвести вас к Сержу?

— К кому? Ах, к тому вашему агенту… Конечно, сделайтеодолжение…

Он привстал, но Гартунг не пошевелился, и Бестужев уселсяснова, что со стороны, конечно же, выглядело несколько неуклюже.

— Алексей Воинович, — проникновенно сказалГартунг. — Вас ведь удивило то, что вам какое-то время придётся выступатьв роли заезжего костромского купчика, разгульного и недалёкого? Не отпирайтесь,когда об этом шла речь, в глазах у вас стояло сильное изумление…

«Заметил, чёрт», — подумал Бестужев. И сказал как могнепринуждённее:

— Признаться, да. Удивление имело место быть, глупоскрывать. Я предпочел бы оставаться до поры до времени совершенно незаметным, аподобный купчик — фигура очень даже заметная…

— Ответ прост, Алексей Воинович, — ответилГартунг. — Так надо. Я бы сказал больше — это необходимо. Возможны оч-ченьинтересные комбинации, в которых будет как нельзя более уместен именно чтокостромской купчик… Позвольте, я не стану сейчас вдаваться в подробности?Поверьте на слово, я не любитель театральных эффектов, просто-напросто ситуациятребует. Вы опытный сыщик, толковый офицер, должны всё понимать… Или всё же вастакое не устраивает?

Он смотрел с такой обезоруживающей простотой, с такимдружеским расположением, что у Бестужева язык бы не повернулся возражать. Вконце концов, его собеседник был опытнейшим мастером розыскного дела, делалпервые шаги в их опасном ремесле, когда Бестужев ещё и на свет-то не появился…

— Слушаюсь, — сказал Бестужев шутливо. — Вамвиднее, Аркадий Михайлович.

— Ну вот и прекрасно, что всё устроилось, —Гартунг наконец поднялся, высокий, без капли возрастной сутулости, осанкойнапоминавший настоящего вельможу былых времён. — Экипаж ждёт…