Ксеня насторожилась. Тяжелое, странное ощущение сгущалось, иказалось, что за окном стоит не майский вечер, а ночная зимняя чернота –стылая, страшная, откашливающаяся хриплым простуженным ветром. Возле лампымельтешило какое-то полупрозрачное насекомое с длинными ломкими ногами ивыпуклыми фасеточными глазами, и Ксеня вдруг почувствовала отвращение. Онабыстро подошла к окну, распахнула створки и махнула на насекомое рукой, как накошку.

– Брысь!

Насекомое заметалось по комнате и в конце концов затаилосьгде-то за шкафом. Ксеня представила, как оно смотрит на нее оттуда своимибледно-зелеными прозрачными глазами, и ей стало противно.

«Но где же кошки?»

Выключив свет, она вышла из комнаты и пошла по коридору,отчего-то стараясь ступать тихо. В спальню родителей она заглянула лишь насекунду – кошки редко заходили сюда, предпочитая кухню, Ксенину комнату игостиную: в спальне сильно пахло духами матери и ароматическими свечами сотдушкой апельсина, а звери его не переносили.

– Кис-кис-кис, – шепотом позвала Ксеня, нащупываяна стене выключатель, потому что темнота накрыла дом, словно сачком.

И вдруг увидела Люцифера.

Точнее, сначала она увидела два фосфоресцирующих зеленоватыхогонька в конце коридора. И лишь затем – силуэт зверя, сидевшего в сумеркахперед дверью в чулан.

– Лютик, где ты был? – негромко спросила Ксеня,подходя ближе.

В ответ кот повернулся к ней, открыл пасть и зашипел.

От удивления Ксения замерла. Кот не мог на нее шипеть.Люцифер ее обожал, готов был таскаться за ней по всему дому, терпел любыепроцедуры, если их проводила хозяйка… Но сейчас он шипел, и глаза его,казавшиеся в темноте зелеными, горели злобой и яростью.

Присмотревшись, она увидела, что шерсть на его затылке стоитдыбом, и перевела взгляд на дверь чулана. Ксеня помнила, что закрывала ее,когда в последний раз заходила за наполнителем для кошачьих лотков. Сейчасдверь была приоткрыта, и в щели что-то белело.

Быстро и бесшумно, как только могла, Ксеня метнулась накухню, дрожащей рукой открыла ящик и схватила длинный тесак, которым отецразделывал мясо. Обхватив покрепче деревянную ручку, она вернулась обратно – кЛюциферу, сторожившему возле двери.

– Отойди, – шепотом приказала она. – Лютик,отойди!

Люцифер встал, но никуда не пошел, а остался стоять наместе, выгнув спину и вздыбив шерсть. В эту секунду он был страшен – огромныйчерный кот, изуродованный ротвейлером, ощеривший пасть, как собака. Ксениякоротко глянула на него, затем включила свет в коридоре, одновременно ударивногой по двери в чулан.

Дверь стукнулась о стену, прямоугольник света упал на пол, иКсеня выставила перед собой нож, защищаясь. Однако на нее никто не напал.

Чулан оказался пуст. Пирамида из банок с кошачьим кормом,стоявшая у стены, развалилась, и весь пол был усыпан банками и коробками. Наодном крючке висела сорванная шторка, прикрывавшая полки…

И качалась створка распахнутого окна, ведущего в сад.

Вернувшись вечером из санатория, Илюшин зашел в столовую иобнаружил, что в ней никого нет. Подумав, он решил, что вполне может самразогреть себе еду, тем более что еще утром хозяйка любезно сообщила ему, чтона ужин его ждет рыба. Сковородка, как и ожидал Макар, обнаружилась вхолодильнике, а на ней – три ровных куска розоватой горбуши, возле которыхгоркой лежали разноцветные кубики тушеных овощей.

Илюшин поужинал без особого аппетита, отметив, что в доместоит удивительная тишина. За приоткрытым окном, затянутым тонкой белой сеткой,разговаривал теплый майский вечер: шелестел зеленеющими ветвями, чирикалворобьиными голосами в палисаднике, гавкал бодрым собачьим лаем на проезжающуюпо дороге машину… Май приникал к сетке и дышал сквозь нее нежным весеннимдыханием, пытаясь согреть дом и живущих в нем. В комнату же доносились лишьотголоски радостного гомона, словно белая сетка была защитой не от комаров имух, а от звуков, которые могли нарушить дремоту дома.

Впрочем, дремота была притворной. Макару казалось, что заним все время наблюдают – незаметно, вполглаза. Сняв сковородку с плиты, ондаже обернулся к окну, но, как и ожидалось, никого там не увидел. В истории спривидениями Илюшин не верил и потому, задумчиво жуя рыбу, пытался найтиубедительное объяснение происходящему в доме. Ничего не придумав, он решил, чтонужно сегодня же подняться на чердак – посмотреть, куда могла скрыться женщина,которую видела Заря Ростиславовна.

Заварив чай, Макар обнаружил, что ложечки для сахара насушилке нет, и выдвинул ближайший к мойке ящик, в котором лежали бледно-голубыеи зеленые салфетки. В следующем ящике Илюшин увидел все столовые приборы, кромечайных ложечек. Усмехнувшись, он открыл третий, но сразу понял, что и здесь неттого, что ему нужно: в ящик свалили консервные ножи, крышки от баночек, двескалки для теста, рулоны прозрачных пакетов… Он уже собирался задвинуть ящик,как вдруг увидел между скалкой и консервным ножом серебристый край рамки отфотографии.

Макар немедленно вытащил фотографию и поднес к свету снимок,на котором две сестры Шестаковы кокетливо улыбались фотографу, прильнув друг кдругу, как на старых открытках. Сходство с дореволюционными открыткамиусугублялось искусственным состариванием черно-белого снимка и еще тем, что наобеих девушках были надеты длинные несовременные платья, очень им шедшие.Белокурые локоны вьются, в широко распахнутых глазах – смех и лукавство, алинии прекрасных губ очерчены так, словно снимок ретушировали.

– Занятно… – протянул Илюшин, ощущая себячеловеком, узнавшим давно известную всем новость. Но его «занятно» относилосьне к ретуши, которой баловался фотограф, и не к красоте сестер.

Отчего-то никто, включая Валентина Корзуна, не сказал ему,что Роза и Эльвира Шестаковы были близнецами – похожими как две капли воды.

Яков Матвеевич вернулся домой со встречи с бывшими коллегамив отличном настроении, покормил уличную собаку – она прибилась к этим домам ине собиралась никуда уходить, делая вид, будто охраняет территорию откошек, – и даже погладил ее по теплой бугристой голове, после чего собакаоторвалась от миски и удивленно посмотрела на него: прежде этот сухой старыйчеловек избегал ее трогать, а сама собака не навязывалась.

– Ешь, дура, – строго приказал ЯковМатвеевич. – Доедай кашу.

И ушел в дом.

Однако долго там не смог оставаться – его переполняливпечатления вечера, и Афанасьев, выключив раздражающий телевизор, моловшийвсякую чепуху, вышел на крыльцо. Он даже стал что-то напевать себе под нос,вспоминая, с каким уважением встретили его коллеги, собиравшиеся раз в пятьлет, как нашли ему лучшее место за столом ресторана и первый тост подняли, самособой, за встречу, второй – за то, чтобы и через пять лет собраться в таком жесоставе, а третий – за него, старика Афанасьева.