– А кто в ней жил раньше? – словно между прочимпоинтересовался он, отпивая кисловатый чай. – Когда-то здесь жили разныесемьи, так?

– Да, но это было давно, – суховато ответилаЭльвира Леоновна.

– И все-таки, кто? – не отступал Макар.

Шестакова ничем не показала, что настойчивость гостя ейнеприятна.

– Моя сестра Роза, – сказала она, отворачиваясь,чтобы взять сахарницу. – Ей нравилось, что окна комнаты выходят во двор,потому что когда-то по дороге ездили машины и их шум мешал ей спать. СейчасТихогорск стал совсем другим, и вы сами видели, что на нашей улице даже неудосужились проложить нормальную дорогу с тех пор, как старая пришла внегодность.

Она поставила на стол фарфоровую сахарницу и приняласьнепринужденно рассказывать о том, как много изменилось в их городе. Макарпослушал о новостройках, о новой затее мэра, решившего сделать из Тихогорскакультурную столицу области и тщетно пытающегося заманить туристов, о конкурсахцветоводов… А затем прервал монолог хозяйки на полуслове:

– Простите… Мне показалось, что я слышал плач в этойкомнате.

Спокойствие исчезло в долю секунды, будто в лицо ЭльвиреЛеоновне плеснули холодной водой. Скулы ее порозовели, а глаза внезапноблеснули яростью – точно так же, как полчаса назад у ее дочери. Шестаковакрепко сжала ручку чашки, словно стараясь не расплескать чай, и поставила ее наблюдце.

– Вы что-то перепутали, – сдерживаясь, сказалаона. – Уверяю, Макар Андреевич, вам показалось. Может быть, плакала Эля –у нее не очень крепкие нервы, она впечатлительна и ранима, к тому же ее комнатарасположена неподалеку от вашей…

– Боюсь, Эльвира Леоновна, это никак не могла быть вашадочь. Ее в тот вечер и дома-то не было… К тому же я не смог бы перепутать звук,доносившийся из комнаты Эли и из той, угловой.

– Вы говорите ерунду! – отчеканила Шестакова.

– Я лишь говорю о том, что слышал, – пожал плечамиМакар, делая вид, что не замечает ни смены ее настроения, ни резкоститона. – А из той комнаты я два раза слышал плач. Вечером и ночью.

– Но там же везде двери!.. – почти отчаянно вскрикнулаЭльвира Леоновна, как-то нелепо, жалко взмахнув руками, и Илюшин осекся.

– Что значит… – начал было он и вдруг понял: –Двери? Вы поставили звуконепроницаемые двери?

– Это… для гостей… – пролепетала Эльвира Леоновна,снова меняясь в лице – ярость уступила место растерянности. – Их нельзяназвать звуконепроницаемыми, просто они должны гасить шум. Там внутри какой-тослой… Я поставила их затем, чтобы гости не мешали друг другу!

Илюшин молчал, глядя на нее, и Шестакова встала, суетливосхватила и понесла к раковине чашку, из которой она не отпила ни глотка.

Когда она снова обернулась к Макару, лицо ее было почтибезмятежным, и только два розовых пятна на скулах напоминали о недавнейвспышке.

– У меня останавливались очень разные люди, – с достоинствомпроговорила Эльвира Леоновна, вновь превращаясь в прекрасную немолодую немецкуюкуклу. – Конечно, как хозяйка, я обязана позаботиться о всеобщем удобстве.

– О всеобщем удобстве… – повторил Макар.

– Именно так! А теперь, прошу меня простить, я оставлювас одного.

Шестакова вышла, не глядя на Илюшина. Тот посидел некотороевремя в задумчивости, прокручивая в голове только что случившуюся сцену, ипокачал головой.

– Не уверен, Эльвира Леоновна, что хотел бы, чтобы вызаботились о моем удобстве, – вслух сказал он и вылил остатки кисловатогочая в раковину.

Яков Матвеевич спал в эту ночь плохо. Дурная уличная собаканесколько раз принималась выть, и Афанасьев, проваливавшийся в смутный тяжелыйсон, снова просыпался, кляня ее на чем свет стоит.

Утром он встал разбитый, долго чистил зубы и старался несмотреть на свое отражение в зеркале. «Старик, совсем старик». Желтоватаянездоровая кожа, сморщенные мешки под глазами… Яков Матвеевич окатил лицоледяной водой и вышел из дома – подышать свежим воздухом, проветрить голову.Чувствовал он себя препаршиво.

Пакостная собака куда-то убежала, и от этого он совершеннораскис, хотя не собирался ни ругать, ни приманивать ее. Просто хотелосьпрогуляться, чтобы псина встретила его и виновато виляла бы хвостом, извиняясьза ночное безобразие. Он бы снова назвал ее дурой и был бы с нею строг, носварил бы им на двоих овсянку – вчера она съела целую миску овсянки, в которуюон добавил кусочки курицы, выловленной из своего супа.

Яков Матвеевич прошелся до калитки и даже выглянул наружу внадежде, что собака окажется где-нибудь неподалеку. Но вместо собаки он увиделчеловека, и от одного взгляда на него настроение Афанасьева, и без тогоневеселое, испортилось окончательно.

От дома Шестаковых к нему быстро приближался постоялецЭльвиры, на которого Афанасьев сорвался совсем недавно без всякого видимогоповода и после этого сам краснел, вспоминая, какую безобразную сцену устроилнезнакомому человеку. Яков Матвеевич решил сбежать в дом от неловкости, нореализовать свое намерение не успел: худой сероглазый парень неопределенноговозраста уже подходил к палисаднику, и на лице его была написана смутившаяАфанасьева решительность. «Ох, скандалить бы не начал…» – невесело подумалстарик, приготовившись извиняться.

Однако Илюшин и не думал скандалить. К Афанасьеву он шел ссовсем другой целью.

Проснувшись утром, около шести, Макар уже не смог заснуть илежал полтора часа, прокручивая в голове все происходящее в доме Шестаковых ипытаясь создать единую картину из кусочков рассказов и собственных впечатлений.Однако картина не складывалась, и это раздражало Макара.

Кое-какие догадки у Илюшина имелись, но что-то смущало его всобственных логических построениях, хотя в одну из придуманных им версийукладывались все или почти все странности, с которыми он столкнулся в этомдоме. Возможно, что в долгой жизни дома и его обитателей оставалась неизвестнойему какая-то история. Историю нужно было вытащить на свет, но она пряталась поуглам, скрывалась в глазах людей, врущих ему на каждом шагу, расплывалась итаяла, стоило Илюшину ощутить, что вот-вот – и он ухватит за кончик ниточки,ведущей к ней. Намеки и недоговоренности, почти незаметные паузы передпроизнесением имени, отретушированная фотография и забытое платье… ТерпеливыйМакар, всегда готовый осторожно выуживать сведения из омутов чужихвоспоминаний, чувствовал, что больше всего сейчас ему хочется ударить кулаком,чтобы разбить ровную водяную поверхность, заставить отражения исчезнуть иразглядеть наконец – что же там, под толщей сонной прищуренной воды.

Что-то в этом роде он и попытался сделать накануне. НоЭльвира Леоновна быстро взяла себя в руки, бежала с поля боя для восстановлениясил и второй раз, Илюшин чувствовал, не позволила бы ему так легко выбить себяиз колеи. Следовало искать другие пути для выяснения правды, и, поразмыслив,Макар понял, что именно предпримет сегодня. Он натянул джинсы, тонкий свитер и,забыв про завтрак, вышел из дома.