Успокоив себя, Яков Матвеевич встал, бросил последний взглядна собаку, подумав, что непременно нужно будет ее к себе взять, если доживет дозимы… И вдруг понял, от какого подсознательного воспоминания исчезла всярадость, что принес он сегодня домой.

Последняя холодная зима – такая, чтобы с настоящимихолодами, с метелями и вьюгами, выстужавшими все человеческое тепло, –случилась в том проклятом, проклятом, проклятом девяностом году.

В девять вечера Илюшин осторожно выглянул из своей комнаты,оглядел коридор, внимательно прислушиваясь. Он собирался подняться на чердак, иему вовсе не нужны были соглядатаи в лице щуплого Эдика или неторопливогоЛеонида, до поры до времени притворяющегося ленивым и неповоротливым. Но в доместояла тишина. «Последнее время я только и делаю, что прислушиваюсь», –подумал он, выключил звук у телефона и медленно пошел по плохо освещенномукоридору в сторону лестницы, гадая, что мешает Эльвире Леоновне вкрутить яркиелампочки. «Чертов сумрак… И сквозняки, от которых колышутся шторы, а на стенахпляшут тени… Неудивительно, что бедной Заре Ростиславовне почудилось неизвестночто».

Но зеленая штора в конце коридора не колыхалась, виселанеподвижно, словно окно занавесили не тканью, а бумажной декорацией,имитирующей материю. «Что в этом доме декоративное, а что – настоящее, нетак-то просто понять. Мебель, посуда, скатерти… Люди».

За спиной Макара раздался едва уловимый звук – словно кто-тоглубоко вдохнул и надолго задержал дыхание, – но стремительно обернувшийсяИлюшин ничего не увидел. «Сквозняки…»

Идя по коридору вдоль закрытых комнат, Макар начал ощущать всебе ненависть к дверям – во всяком случае, к дверям этого дома. Пустота,обнаруживающаяся за ними, была обманкой, ловким фокусом иллюзиониста,дурачившего наивную публику. Илюшина не покидало чувство, что в каждой двери,мимо которой он проходит, есть невидимый ему глазок и возле каждого глазкастоят бесплотные молчаливые люди. Кто-то по-прежнему наблюдал за ним, как и встоловой, – Илюшин ощущал это спиной и затылком. Ковры, по которым таклегко идти бесшумно, скрипящие лестницы, много старых предметов – очень старых,старше большинства живущих в доме. «Почему Шестакова не хочет продать дом?Неужели он и в самом деле приносит ей такой доход, что она не может с нимрасстаться?»

Эти двери, не пропускающие звуки, такие одинаковые, плотнопритворенные… Пустые комнаты, в которых должны останавливаться постояльцы – ноне останавливаются. «Эльвира Леоновна сказала, что не сезон. В санаторииоборваны все объявления о комнатах, сдающихся в городе, а Шестакова говорит –не сезон. Почему здесь никто не поселился, кроме меня?»

Когда-то здесь жили люди… много людей. Семья военного,учитель биологии, несчастная гулящая девица с первого этажа, ее грудная дочь,два старика, ставшие еще при жизни невидимыми, как призраки. «От них неосталось почти никаких предметов. Разве так бывает – чтобы после двух стариковне осталось почти ничего?»

Против воли в голову Макара приходили странные, несвойственные ему мысли и впечатления: он живо представлял себе учителя биологии– сухого, с бородавкой под носом, ненавидевшего скользкого и почти всемогущегомужа Эльвиры Леоновны. «Почему она не вышла замуж второй раз? Неужели таксильно любила того хирурга, Соколова?» Макар представил, как веселились навтором этаже по субботам, как ставили музыку и, может быть, целовались поуглам, как играли в фанты и два человека старательно делали вид, что веселятсяради самого веселья, а не потому, что отчаянно пытаются устроить свою судьбу.Впрочем, только ли два?

Терапевт Борис Чудинов, сбитый насмерть в февраледевяностого года, – чего он ждал от этих встреч? В кого из двух сестер онбыл влюблен? Что они обсуждали с веселым красивым Антошей, возвращаясь домой,слегка подвыпившие, переполненные впечатлениями вечера? Тихогорск – такойскучный город, а Эльвира и Роза наверняка были обаятельны и интересны… Но уодной сестры четверо детей, а другая совершенно свободна и также прекрасна.«Почему же Роза уехала?»

Ступеньки негромко поскрипывали под его ногами, пока Макарподнимался по лестнице, и добравшись до верха, он обернулся – посмотреть, невышел ли кто-нибудь на звук. Но внизу было тихо.

Вокруг Илюшина сгустился полумрак – на этом этаже не былоокон и не горел свет. Маленькая квадратная площадка, короткая лесенка в пятьступенек – и последняя дверь, ведущая на чердак: обычная дверь, деревянная,крашенная темно-зеленой краской, облупившейся возле ручки. И ручка была самаячто ни на есть обычная: тусклая, металлическая, а под ней – замочная скважина.

Илюшин постоял, прислушиваясь, но за дверью было тихо. Тогдаон еще раз обернулся назад, проверяя, не крадется ли кто-нибудь за ним полестнице. Подумал: «Обидно будет выяснить, что дверь заперли после визита ЗариРостиславовны», повернул ручку вниз и толкнул.

По всем правилам дверь должна была отвориться со скрипом, иМакар приготовился услышать противный звук. Но створка открылась бесшумно, ион, усмехнувшись, шагнул внутрь.

Чердак оказался огромным. В двух окошках, расположенныхпочти в центре крыши, виднелось вечернее небо. Только намек на остатки света,будто сохранившегося от проникавшего сюда дневного солнца, таился по угламэтого пустого помещения с очень низким скошенным потолком. Впрочем, это был непотолок, а крыша.

На стене можно было различить провода, и Макар вспомнил, какЗаря Ростиславовна сказала: «Я нашла выключатель». Он пошел по чердаку, ведярукой по дощатой поверхности, и вскоре нащупал его – как раз на высоте своегороста. На соседней стене глухо щелкнул и зажегся светильник, и Илюшин смог какследует рассмотреть окружавшее его пространство.

Многие годы сюда притаскивали ненужную мебель, разнообразныйхлам, и он копился, зарастал пылью и грязью, пока хозяева дома не решилинавести здесь порядок и не расставили мебель вдоль стен, а хлам не сложили вкоробки. Теперь коробки громоздились друг на друге, почти доставая до крыши, атабуретки, стулья и разобранные столы прятались за ними. Макар прошел мимоэтого склада и вдохнул запах пыли, древнего картона и тот особенный ароматзабытых вещей, который накапливается рано или поздно в любом старом доме.

Над головой Илюшина ходила по крыше какая-то птица, внизууныло лаял пес. Под окошками в крыше вилась мошкара, напрасно пытавшаясявыбраться наружу через грязное, в разводах, маленькое стекло. В углу стоялстул, на котором комом лежало какое-то тряпье, и Макар подошел поближе,осторожно взял в руки тряпку, оказавшую женским платьем – длинным серым женскимплатьем в мелкий розовый цветочек. Затем Макар сделал то, что, случиському-нибудь наблюдать за ним, показалось бы наблюдателю несколько странным:приложил платье к себе и посмотрел вниз, оценивая его длину.

– Чего-то в таком роде…. – начал он вполголоса, нотут же замолчал, настороженный каким-то звуком. Свет мигнул и погас, и в ту жесекунду над окошками пронеслась тень как будто крупной птицы.