Но это золото было безделушкой; королевский взгляд, непередаваемо милосердный, был для меня дороже, чем оно. Мне казалось, что читаю в нём, что он будет ко мне по-настоящему милосерден и вырвет меня из этой недоли и опасности, в каких я был. Ибо я очень боялся, как бы меня силой не взяли в семинарию и не облачили в платье клириков.

Почему я к этому сану охоты в себе не чувствовал, сам, по правде говоря, не знаю, но Бог, видно, призвать меня к себе не хотел, готовя мне иной жребий.

Так окончился этот год, который покрыл трауром всё христианство, потому что неверные овладели Константинополем и мощь их росла и угрожала святому кресту. Всё-таки и Иоанн Капистран, показывая это поражение как наказание Божье, не только взывал к покаянию, но и вооружению, и походу против неверных, и объединению всех христианских народов.

Между епископом и королём в это время не дошло до какой-либо договорённости и согласия. Два неприятельских лагеря стояли друг против друга, как перед тем, а, когда в следующем году прибыли послы пятидесяти шести прусских городов с просьбой к королю, чтобы вызволил их из-под ярма крестоносцев и занял силой прусские края, которые некогда принадлежали Польше, наш епископ, вместо того чтобы быть в помощь королю, выступил против объединения с Пруссией. Из этого он предсказывал войну, долгую, дорогую, изнурительную и безрезультатную, в чём был прав только наполовину, поскольку война в действительности была мучительной и долгой, но окончилась счастливо хоть частичным возвращением Пруссии.

Давний неприятель ордена, епископ Збышек, оттого ли, что на его стороне был Рим, или наперекор королю, теперь почти за него вступался. Это, однако же, ничуть не помогло, потому что и королева-мать, и король, и значительная часть панов была за то, чтобы собравшихся пруссаков не отталкивать.

Тем временем приближалась назначенная дата свадьбы короля, а в замке, несмотря на огромную спешку, ещё не всё было готово. Королева-мать и молодой король равно не хотели принимать молодую пани кое-как и показать себя неподготовленными. Свадьбу хотели отпраздновать с большим великолепием, а замок в эти времена был довольно заброшен и всё в нём должны были обновлять.

В Ягайлловы времена король в нём жил мало, позже королева Сонька чаще пребывала в других более маленьких замках, в Саноке и в своих владениях. Казимир также с радостью жил и охотился в Литве. И хотя были урядники, которые должны были следить за стенами и комнатами и за всем порядком, они очень пренебрегали, и теперь только оказалось, что для приёма достойных гостех места и вещей не хватало.

Поэтому работали дни и ночи, что я видел своими глазами, заглядывая к Гайдису.

Перед днём Обращения св. Павла король уже был в Кракове, где две тысячи человек самой первой рыцарской молодёжи, которые должны были выехать навстречу молодой пани и сопровождать её до Кракова, были готовы.

Моё сердце рвалось наружу, глядя на них, так я завидовал прекрасном фигуре и свободе, какой они наслаждались.

Ещё королева не прибыла в Краков и даже послы за ней не выехали, когда эта приглушённая война между кардиналом Збышком и королём снова началась на ином поле. Хоть король внешне не вмешивался в это, между архиепископом Гнезненским, верным и милым Казимиру, и нашим Збышком разразился спор о том, кто будет короновать королеву.

Архиепископ ссылался на своё извечное право, а наш пан, как князь Церкви, после папы занимающий наивысшую кардинальскую должность, никому не хотел уступать.

Король стоял в стороне, не решая этого, потому что дело было церковное.

Кардинал имел за собой святого мужа Капистрана, а тогда его мнение над всеми преобладало. Поэтому можно было предвидеть, кто победит. Даже сами приятели кардинала тогда признавались в том, что, чувствуя, что старел и не имел того значения и преимущества, как при Ягайлле, был всё более раздражителен, резок и высокомерен.

Когда перед свадьбой в канцелярии кардинала издавалось множество разных писем и всякой писанины, и отовсюду привлекали скрипторов, какой-то негодник, да не вспомнит ему Бог, и мне навязал, что я должен сесть за стол и взяться за перо, к чему в то время у меня не было ни желания, ни практики.

Предводительствовал тут над нами всеми любимый кардиналом, его правая рука, ксендз-каноник Ян Длугош, который славился своими сочинениями, трудолюбием и набожностью. Постоянно пребывая при епископе Збышке чуть ли не с детства, он лучше всех понимал его, угадывал и так же думал и чувствовал, как он.

Может, только он ещё больше не любил короля Казимира и всех Ягеллонов, королевы-матери тоже не выносил, хмурился на неё, а я слышал тогда его пророчество, что король Казимир вырастет тираном. Но это был незаурядный муж, хоть пылкий, живой, горячка, видящий людей в чёрном свете и очень мнительный. Более работящего, чем он, трудно было найти, потому что и десяти начатых работ не боялся.

В канцелярии у него был только один стол, в комнате епископа — другой, а у себя дома все комнаты были завалены книгами и пергаментами так, что пройти было нельзя, и у дверей должен был стоять тот, кто туда к нему пожаловал.

Все эти фолианты, разложенные, прижатые камнями, обозначенные закладками, поднимались стопками вокруг рабочего стола, из которых он потом списывал, выбирая, свои хроники.

— Ты не знаешь эту дороговизну времени! — восклицал он. — Что же дороже него? А ты мне его растрачиваешь и вырываешь!

Поэтому он ни минутки не тратил. Прибыв домой, когда имел свободных четверть часа, он не отдыхал и шёл к шкафу, дабы писать дальше или проверить написанное. На улице никогда не видели его медленно идущим, бежал, несмотря на возраст и тело, запыхавшись, редко шёл с пустыми руками, потому что всегда нёс с собой какие-нибудь книги или бумаги.

Для Академии он был очень влиятельным, ревностным и для молодёжи заботливым опекуном, но вместе с тем он был строг с ней, суров и неумолим.

По должности и положению ему часто подобало находиться в замке, но он избегал этого, отказывался и от короля и двора убегал.

Люди его любили и в то же время боялись, потому что слово и перо имел острые, а не щадил никого и правды и в себе закрыть не умел.

Я у него тогда был не в фаворе, хотя не провинился перед ним ни в чём. Он постоянно упрекал меня в том, что я не хотел надеть облачение священника, хоть кардинал этого