– Жан-Клод недостаточно силен, чтобы держать город. Иты это знаешь. Ему – сколько там – чуть больше двухсот лет? Недостаточно стар.

Он нахмурился.

– Но это не Ясмин.

– Верно.

– Ты же сегодня с другими вампирами не говорила?

– Может, ты и следил за мной до “Цирк”, Эдуард, но тыне слушал у дверей во время моей встречи с Мастером. Не мог. Тебя бы услышаливампы или оборотни.

Он подтвердил это кивком.

– Я видела сегодня Мастера, но его не было среди тех,кто пришел на битву со змеей.

– Мастер бросил своих птенцов рисковать жизнью и непомог?

Его улыбка вернулась.

– Мастер города не обязан присутствовать физически,чтобы дать им свою силу. Ты это знаешь.

– Нет, – ответил он. – Не знаю.

– Верь или не верь, а это правда.

И я помолилась, чтобы он поверил.

Он снова нахмурился.

– Обычно ты не умеешь так хорошо врать.

– Я не вру.

И голос мой звучал спокойно, нормально, правдиво. Добраячестная я.

– Если Мастер действительно не Жан-Клод, то ты знаешь,кто это?

Это была ловушка. Я не могла ответить “да” на оба вопроса,но, черт побери, я уже начала врать, так зачем останавливаться?

– Да, я знаю, кто это.

– Скажи мне.

– Если Мастер узнает, что я с тобой говорила, он меняубьет.

– Вместе мы можем его убить, как убили предыдущего.

И голос его был ужасно рассудительным.

На минуту я задумалась. Задумалась, не сказать ли емуправду. Хмыри из “Человека превыше всего” с Мастером не заведутся, но Эдуардможет. Вместе, командой, мы могли бы его убить. И жизнь моя стала бы кудапроще. Я покачала головой и вздохнула. Вот, блин!

– Не могу, Эдуард.

– Не хочешь, – сказал он.

Я кивнула:

– Не хочу.

– Если я тебе поверю, Анита, это будет значить, что мненужно имя Мастера. Это будет значить, что ты – единственный человек, которыйэто имя знает.

Дружелюбная мишура соскользнула с его лица, как тающий лед.Глаза его были пусты и безжалостны, как зимнее небо. За ними не было никого,кто меня услышал бы.

– Тебе не стоит быть единственным человеком, которыйзнает это имя, Анита.

Он был прав. Еще как не стоит, но что я могла сказать?

– Хочешь верь, Эдуард, хочешь не верь.

– Избавь себя от большой боли, Анита. Скажи мне имя.

Он поверил. Черт побери, поверил! Я опустила глаза в чашку,чтобы он не заметил искорки торжества. Когда я подняла глаза, я уже контролироваласвое лицо. Мерил Стрип, понимаешь.

– Я не поддаюсь на угрозы, и ты это знаешь.

Он кивнул, допил кофе и поставил кружку на середину стола.

– Все, что будет необходимо для завершения моей работы,я сделаю, Анита.

– Никогда в этом не сомневалась, – сказала я. Он хотелсказать, что добудет от меня информацию под пыткой. В его голосе почти звучалосожаление, но это его не остановит. Одним из главных правил Эдуарда было:“Работа всегда должна быть сделана”.

И таким мелочам, как дружба, он портить свои послужнойсписок не позволит.

– Ты спасла мою жизнь, а я твою, – сказал он. – Носейчас тебе от этого никакой пользы не будет, ты понимаешь?

Я кивнула:

– Понимаю.

– Вот и хорошо. – Он встал, и я встала. Мы посмотрелидруг на друга. Он покачал головой. – Сегодня вечером я тебя найду и спрошуснова.

– Я не дам себя запугать, Эдуард.

Наконец-то я слегка взбесилась. Он пришел сюда попроситьинформации, но теперь он мне угрожал. И я проявила злость – тут уж играть ненадо было.

– Ты крута, Анита, но не настолько.

Глаза у него были безразличными, но настороженными, как уволка, которого я однажды видела в Калифорнии. Я обошла дерево, и он там стоял,сразу за ним. Я замерла. До этого я не понимала, что значит “безразличныйвзгляд”. Волку было абсолютно наплевать, убивать меня или нет. Создай емуугрозу – и ад сорвется с цепи. Освободи ему дорогу для бегства – он убежит. Новолку было все равно: он был готов к любому исходу. Это у меня пульс забился вглотке, это я так перепугалась, что перестала дышать. Я задержала дыхание иждала, что решит волк. Он, в конце концов, скрылся среди деревьев.

А я потом снова вспомнила, как дышать, и вернулась в лагерь.Я была перепугана, но стоило мне закрыть глаза, как я видела светло-серые глазаволка. Это чудо взгляда на хищника в упор, когда между нами нет прутьеврешетки. Это было прекрасно.

Сейчас я смотрела на Эдуарда и понимала, что это тожепо-своему чудесно. Знаю я то, что ему надо, или нет, я ему не скажу. От меняугрозами ничего не добиться. Это одно из моих правил.

– Я не хочу, чтобы мне пришлось убивать тебя, Эдуард.

– Ты меня убьешь? – Он надо мной смеялся.

– Можешь не сомневаться.

Смех исчез из его глаз, с губ, с лица, и остались толькобезразличные глаза хищника, внимательно глядящие на меня.

Я напомнила себе о необходимости дышать, ровно и медленно.Он меня убил бы. Может быть. Или нет.

– Стоит ли Мастер того, чтобы одному из нас умирать? –спросила я.

– Это дело принципа, – ответил он.

– Для меня тоже, – сказала я.

– Что ж, по крайней мере, мы прояснили позиции.

– Это да, – согласилась я.

Он пошел к двери. Я проводила его и отперла для него замок.В дверях он задержался.

– У тебя время сегодня до наступления темноты, – сказалон.

– Ответ будет тот же.

– Я знаю, – ответил он и вышел, даже не оглянувшись. Ясмотрела ему вслед, пока он не скрылся на лестнице. Тогда я закрыла дверь изаперла, потом прислонилась к двери спиной и стала мысленно искать выход.

Если сказать Жан-Клоду, он, быть может, убьет Эдуарда, но яне выдаю людей монстрам. Ни по какой причине. Я могу сказать Эдуарду проЖан-Клода. Может быть, он даже сможет убить Мастера. Я даже могла бы емупомочь.

Я попыталась представить себе совершенное тело Жан-Клода,разорванное пулями, покрытое кровью. Разнесенное из дробовика лицо. И затряслаголовой. Я не могу этого сделать. Не знаю почему, но не могу выдать ЭдуардуЖан-Клода.

Не могу я предать никого из них. Значит, я по самое некуда впруду с аллигаторами. Так что в этом нового?