Незадолго освободившись от ее взгляда, я нагнулся, чтобысесть на край причала, и мои ноги спустились вниз. Стоять и разглядывать еесверху вниз — это усиливало и без того ощущаемое неудобство. Вместе с ней ястал разглядывать гавань.

— Сигарету? — спросил я.

— Не курю.

— А мне можно?

— Давайте.

Я закурил, вынул сигарету изо рта, чуток подумал, а затемспросил:

— А у вас есть какие-нибудь соображения насчет того, из-зачего могла случиться эта смерть?

— Это могла быть акула.

— Но акул в этом районе не было много лет. «Стены»…

Она улыбнулась.

— Может быть несколько вариантов проникновения, которымимогла бы воспользоваться акула, — заметила она. — Сдвиг на дне, открывшийрасщелину или туннель под «стеной». Кратковременное короткое замыкание в одномиз генераторов, которое не было замечено — или, что тоже может быть, короткоезамыкание в системе контроля и управления. И вообще, частоты, используемые длясоздания «стены», как предполагалось, вызывают полное расстройство у многихвидов морских обитателей, но не обязательно смертельны для них. Акула, обычностарающаяся избегать «стены», могла попасть в сильное течение, котороепротащило ее через «стену». Животное при этом, конечно, будет измучено, а затемобнаружит, что очутилось в ловушке.

— Это мысль, — сказал я. — Да. Спасибо. И вы не разочаровалименя.

— А я подумала, что разочарую.

— Почему?

— Все, что я делала — это пыталась оправдать дельфинов идоказать возможность того, что внутри ограждения была акула. Вы же сказали, чтохотели услышать нечто, что позволит укрепиться в мысли о безопасности своейработы.

Я снова ощутил неловкость. У меня внезапно возниклоиррациональное ощущение, что она как будто все знает обо мне и просто играет сомной.

— Вы сказали, что вам близки мои работы, — неожиданносказала она. — Включая и две книги снимков дельфинов?

— Да. Но я наслаждался и текстом.

— Там не слишком много текста, — заметила она, — и томуминуло несколько лет. Возможно, это было слишком уж затейливо. И прошло ужеслишком много времени с той поры, когда я смотрела на мир так, как писала там.

— Я думаю, вы достигли восхитительного соответствия текстатемам снимков: маленькие афоризмы под каждой фотографией.

— Возможно, что-нибудь вспомнится?

— Да, — сказал я, и один из отрывков внезапно пришел мне напамять. — Я помню снимок дельфина в прыжке, когда вы поймали его тень надводой, подписанный: «В отсутствии отражения, что боги…»

Она хихикнула:

— Долгое время я думала, что эта подпись чересчур ужостроумна. Однако, позднее, когда я получше узнала моих дельфинов, я решила,что это не так.

— Я часто задумывался над тем, какого сорта религией илирелигиозными чувствами они могут обладать, — сказал я. — Религиозное чувствобыло общим элементом для всех человеческих племен. И казалось бы, что нечтоподобное обязательно должно было бы появиться, когда достигается определенныйуровень разумности, в целях установления взаимоотношений с тем, что по-прежнемунаходится за пределами досягаемости разума. И хотя меня ставило в тупик, какиеименно формы приняло бы это среди дельфинов, само по себе замечание этозаинтриговало. Вы сказали, что у вас есть какие-то соображения на этот счет?

— Я много размышляла, наблюдая за ними, — ответила она, — япыталась анализировать их характеры, исходя из их поведения и физиологии. Вызнакомы с тем, что писал Йоганн Хьюзинга?

— Слабо, — признался я. — Прошло немало лет с тех пор, как япрочел «Хомо Людус» и книга поразила меня — грубый набросок того, что емуникогда не завершить полностью. Но я помню основную его посылку: свое бытиекультура начинает как разновидность сублимированного игрового инстинкта,элементы священнодействия и праздничных состязаний, продолжавшихся одновременнос развитием институтов, и, возможно, остающихся навечно присутствовать накаком-то уровне — хотя на анализе современного мира он остановился совсемкоротко.

— Да, — сказала она, — инстинкт игры. Наблюдая за ихразвлечениями, я не раз думала, что они настолько хорошо приспособились ксвоему образу жизни, что у дельфинов никогда не возникало нужды развиватькомплекс общественных институтов, так что они находятся на тех уровнях, чтогораздо ближе к ранним ситуациям, учитываемым Хьюзингой — условия жизни их явноблагоприятствуют дельфиньим вариантам праздничных спектаклей и состязаний.

— Религия-игра?

— Это не совсем точно, хотя я думаю, это часть истины.Проблема здесь заключается в языке. У Хьюзинги была причина использоватьлатинское слово «людус». В отличие от греческого языка, который имеет различныетермины для праздности, состязаний, различного времяпрепровождения, латинскоеже слово обозначало основное единство всего этого и сводило к единой концепции,обозначающейся словом «людус». Различие между игровым и серьезным у дельфиновнаверняка отличается от наших представлений так же, как наше — от представлениягреков. Наш разум, тем не менее, способен представить себе значение слова«людус», и мы можем объединить примеры деятельности всего широкого спектраобразов поведения, рассматривая их как формы игры — и тогда мы имеем наилучшуюпозицию для предположений так же, как и для интерпретаций.

— И таким образом вы выводили заключение об их религии?

— Нет, конечно. Я только сделала несколько предположений. Выговорите, что у вас ничего подобного не было?

— Ну, если я и строил предположения, то только нахватав чегопопало с потолка. Я бы счел это какой-то формой пантеизма — возможно, нечтородственное менее созерцательным формам буддизма.

— Почему — менее созерцательным? — поинтересовалась она.

— Из-за активности, — пояснил я. — Да они ведь даже не спятпо-настоящему, ведь так. Они регулярно поднимаются наверх, чтобы дышать. Онивсегда в движении. Как бы им дрейфовать под каким-нибудь коралловымэквивалентом храма в продолжении какого-либо времени, а?

— А как вы думаете, на что был бы похож ваш мозг, если бы выникогда не спали?

— По-моему, это трудно представить. Думаю, что это мнепоказалось бы крайне утомительным со временем, если не…

— Если не что?

— Если бы я не получал отдыха в виде периодической дневнойдремоты, я полагаю.