Я извинился в третий раз, после чего она как будтосмягчилась и снова принялась грызть яблоко.

Я сказал:

– Полиция все равно бы дозналась. Ни тебе… ни даже мне неудалось бы долго держать все это в секрете.

– Потому что он обанкротится?

Жозефина, как обычно, была в курсе всех дел.

– Думаю, этим кончится.

– Они сегодня собираются это обсуждать. Папа, мама, дядяРоджер и тетя Эдит. Тетя Эдит хочет отдать Роджеру свои деньги – только пока иху нее нет. А папа, наверное, не даст. Он говорит, что если Роджер попалвпросак, винить в этом он должен только самого себя и бессмысленно бросатьденьги на ветер. Мама даже слышать про это не желает. Она хочет, чтобы папавложил деньги в «Эдит Томпсон». Вы слыхали про Эдит Томпсон? Она была замужем,но не любила мужа. Она была влюблена в одного молодого человека, его звалиБайуотерс. Он сошел на берег с корабля и после театра пробрался какой-тоулочкой и всадил нож ему в спину.

Я еще раз подивился необыкновенной осведомленности Жозефины,а также артистизму, с каким она (если не обращать внимания на некоторуюнеясность в расстановке местоимений) изложила буквально в двух словах основныевехи драмы.

– Звучит-то это все хорошо, – сказала она, – но в пьесе, мнекажется, все будет совсем не так. Будет опять как в «Иезавели». Как бы мнехотелось узнать, почему собаки не отгрызли Иезавели кисти рук, – сказала она совздохом.

– Жозефина, ты говорила мне, что знаешь почти наверняка, ктоубийца.

– Ну и что из этого?

– Кто же он?

Она облила меня презрением.

– Понимаю, – сказал я. – Оставляем все до последней главы? Идаже если я пообещаю ничего не говорить инспектору Тавернеру?

– Мне не хватает нескольких фактов, – заявила она, швырнув впруд сердцевину яблока, а затем добавила: – Но в любом случае вам я ничего нескажу. Если уж хотите знать, вы – Ватсон.

Я проглотил оскорбление.

– Согласен, – сказал я. – Я – Ватсон. Но даже Ватсонусообщали данные.

– Сообщали что?

– Факты. И после этого он делал неверные выводы на основанииэтих фактов. Представляешь, как это смешно, если я буду делать неверные выводы.

Минуту она боролась с искушением, а затем решительнозатрясла головой:

– Нет, не скажу. И вообще мне не так уже нравится ШерлокХолмс. Ужасно все старомодно. Они еще ездили в двухколесных экипажах.

– Ну, а как насчет писем?

– Каких писем?

– Которые писали друг другу Лоуренс Браун и Бренда.

– Я это выдумала.

– Я тебе не верю.

– Правда, выдумала. Я часто выдумываю разные вещи. Мне такинтереснее.

Я пристально посмотрел на нее. Она не отвела взгляда.

– Послушай, Жозефина, в Британском музее есть человек,который прекрасно знает Библию. Что, если я спрошу у него, почему собаки неотгрызли кисти рук Иезавели? Тогда ты расскажешь мне про письма?

На этот раз колебания были долгими.

Где-то совсем рядом неожиданно хрустнула ветка.

– Нет, все равно не скажу, – окончательно решила она.

Мне ничего не оставалось, как признать поражение. Явспомнил, к сожалению слишком поздно, совет моего отца.

– Понимаю, это просто такая игра, – сказал я. – На самомделе ты ничего не знаешь.

Она сверкнула глазами, но не поддалась на мою приманку.

Я поднялся:

– А теперь я должен поискать Софию. Пошли!

– Я останусь здесь, – запротестовала она.

– Нет, ты пойдешь со мной.

Я без церемоний дернул ее за руку и заставил встать. Она судивлением смотрела на меня, видимо намереваясь оказать сопротивление, но потомвдруг сдалась даже с какой-то кротостью, потому, я думаю, что ей не терпелосьузнать, как отреагируют домашние на мое присутствие.

Почему я так стремился увести ее? Я не мог сразу ответить наэтот вопрос. Догадка пришла, только когда мы вошли в дом.

Виной всему была неожиданно хрустнувшая ветка.

Из большой гостиной доносился шум голосов. Я постоял удвери, но, так и не решившись войти, повернулся и пошел по длинному коридору.Повинуясь какому-то непонятному импульсу, я толкнул обитую сукном дверь. За нейбыл темный проход, но вдруг в конце его распахнулась еще одна дверь, и я увиделпросторную ярко освещенную кухню. На пороге стояла старая женщина – дородная,грузная старуха. Вокруг ее весьма обширной талии был повязан белоснежныйкрахмальный фартук. Как только я взглянул на нее, я понял, что все в порядке вэтом мире. Такое чувство всегда возникает при виде доброй нянюшки. Мне ужетридцать пять, но у меня появилось ощущение, что я четырехлетний мальчуган,которого обласкали и утешили.

Насколько я знал, няня никогда раньше меня не видела, но этоей, однако, не помешало сразу сказать:

– Вы ведь мистер Чарльз? Заходите на кухню, я вам чаю налью.

Кухня была просторная и необыкновенно уютная. Я сел забольшой стол в центре, и няня принесла мне чаю и на тарелочке два сладкихсухарика. Теперь я окончательно почувствовал себя в детской. Все стало на своиместа, и куда-то ушел страх перед чем-то темным и непонятным.

– Мисс София обрадуется, что вы приехали, – сказала няня. –Она последнее время перевозбуждена. Все они какие-то перевозбужденные, –добавила она с явным осуждением.

Я обернулся:

– А где Жозефина? Она пришла вместе со мной.

Няня прищелкнула языком, выражая свое неодобрение:

– Подслушивает где-нибудь под дверью и пишет в своейдурацкой книжке. Она с ней не расстается. Давно пора отправить ее в школу,играла бы там с детьми, такими же, как она. Я не раз говорила об этом миссЭдит, и она соглашалась, но хозяин все доказывал, что ей лучше всего здесь.

– Он, наверное, души в ней не чает.

– Да, он ее очень любил. Он их всех любил.

Я взглянул на нее с удивлением, не понимая, почемупривязанность Филипа к своему потомству няня так упорно относит к прошлому. Онаувидела мое недоумение и, слегка покраснев, сказала: