3

Фамилия предков моей матери – Пиллсбери, и происходят они(так она говорила) от тех самых Пиллсбери [75], которые делают муку и смесидля кремов. Разница между двумя ветвями семейства, говорила мама, в том, чтомучные Пиллсбери в поисках богатства переселились на запад, а наши предкибедными, но честными остались на побережье Мэна. Моя бабушка, Нелли Пиллсбери(в девичестве – Фогг), была одной из первых женщин, окончивших Горэмскуюсреднюю школу – выпуск 1902 года, кажется. Она умерла в возрасте восьмидесятипяти лет; уже слепая и прикованная к постели, она по-прежнему была способна напамять прочесть стихи по-латыни и перечислить имена всех президентов до Трумэнавключительно. Дед моей матери, плотник, короткое время был помощником УинслоуХомера [76].

Предки моего отца родом из города Перу, штат Индиана, а еслиеще углубиться в прошлое – из Ирландии. Пиллсбери, уравновешенные и практичные,были добропорядочными англосаксами; зато отец, как и все его родственники,отличался большой эксцентричностью. У его сестры, моей тетки Бетти, случались“заскоки” (моя мать считала, что у нее маниакально-депрессивный психоз;впрочем, она никогда не баллотировалась в президенты Клуба любителей тетиБетти), моя бабушка по отцовской линии любила съесть на завтрак ломоть хлеба сосвиным салом, а дед, шести футов ростом и весом триста пятьдесят фунтов, умер втридцать два года, пытаясь обогнать поезд. По крайней мере так рассказывают.

Я уже говорил, что невозможно объяснить, почему в человекевнезапно вспыхивает одержимость чем-то, но уловить момент, когда выобнаруживаете этот свой всепоглощающий интерес – то мгновение, если хотите,когда лоза водоискателя неожиданно и уверенно поворачивает вниз, к скрытойводе, вполне возможно. Можно сказать и по-другому: талант – это компас, и намнет дела, как он работает, почему он указывает на магнитный полюс; но момент,когда стрелка поворачивается, указывая на него, для нас важен.

Мне всегда казалось странным, что этим особым моментом всвоей жизни я обязан отцу, который бросил мою мать, когда мне было два года, амоему брату Дэвиду – четыре. Отца я не помню совсем, но на снимках, которыевидел, передо мной предстает человек среднего роста, в очках, слегка полноватый– одним словом, симпатичный американец сороковых годов. Во время Второй мировойвойны он служил в торговом флоте, пересекал Атлантический океан и играл врулетку с немецкими подводными лодками. Мама рассказывала, что больше всего онбоялся не торпед, а того, что у него из-за плохого зрения отнимут права: насуше он то и дело съезжал на обочину и ездил на красный свет. У меня такое жезрение; иногда мне кажется, что у меня вместо глаз пара донышек от бутылок коки.

Дон Кинг был непоседой. Мой брат родился в 1945 голу, я – в1947-м, а с 1949 года от отца не было ни слуху ни духу.., хотя мать уверяла,что в 1964 году, во время беспорядков в Конго, она видела его в “Новостях”среди наемников одной из сторон. Но я думаю, что она ошиблась. К тому времениему было уже около пятидесяти. Но если это все же правда, надеюсь, в Конгозрение его не подводило.

После исчезновения отца мать осталась одна и справлялась струдом. Следующие девять лет мы ее почти не видели. Она нанималась на множествонизкооплачиваемых работ: гладила в прачечной, готовила тесто в ночную смену впекарне, была кладовщицей и экономкой. Она была способной пианисткой и обладалахорошим, хотя и своеобразным чувством юмора, и каким-то образом ей удавалось поддерживатьнас на плаву. У нас не было машины (а до 1956 года – и телевизора), но мыникогда не голодали.

Эти девять лет мы много ездили по стране, но всегдавозвращались в Новую Англию. А в 1958 году вернулись в Мэн уже окончательно.Моим дедушке и бабушке было тогда под восемьдесят, и семья наняла мою мать,чтобы заботиться о стариках последние годы их жизни.

Мы жили в Дареме, и хотя может показаться, что эта семейнаяистория увела нас далеко от темы, на самом деле мы к ней как раз приближаемся.Примерно в четверти мили от маленького дома, где мы с братом выросли, стоялокрасивое кирпичное здание. Там жила сестра моей мамы, Этелин Пиллсбери Флоус,со своим мужем Ореном. Над их гаражом был просторный чердак, со скрипучимиполовицами и замечательным чердачным запахом.

В то время чердак соединялся с целой серией пристроек, изаканчивалась эта анфилада старинным амбаром. Все эти сооружения опьяняющепахли старым, давно убранным сеном, но кое-что напоминало о тех днях, когдаздесь держали скотину. Если забраться на сеновал, можно было увидеть скелетыкур, очевидно, сдохших от какой-то болезни. Я часто совершал к нимпаломничество; что-то меня зачаровывало в этих куриных останках, лежащих подгрудами перьев, хрупких, как лунный свет, и в темных глазницах, где когда-тобыли глаза, скрывалась какая-то тайна…

Чердак над гаражом представлял собой нечто вроде семейногомузея. Здесь Пиллсбери годами складывали старые вещи – от мебели до фотографий,и места оставалось ровно столько, чтобы маленький мальчик мог проползти узкимипроходами, ныряя под старинную лампу или перебираясь через ящик с древнимиобоями, которые кто-то зачем-то захотел сохранить.

Нам с братом не запрещали туда лазить, но тетя Этелин быланедовольна, потому что половицы там были только положены, но не приколочены, акое-где их вообще не хватало. Очень легко было споткнуться и провалиться набетонный пол внизу – или прямо в кузов старого пикапа “шевроле” дяди Орена.

Именно там, на старом чердаке, в холодный осенний день1959-го или 1960 года моя внутренняя лоза уверенно нырнула и стрелка компасабезошибочно указала на какой-то истинный мысленный полюс. В тот день янаткнулся на ящик с отцовскими книгами.., в бумажных переплетах середины 40-хгодов.

На чердаке было много отцовских вещей, и я хорошо понимаю,почему после его внезапного исчезновения мать постаралась запихнуть их сюда какможно больше. Именно здесь за год или два до этого брат нашел пленку, снятуюотцом на корабле. Мы с Дэви позаимствовали немного из отложенных денег (безведома матери), взяли напрокат кинопроектор и снова и снова смотрели пленку взачарованном молчании. В одном месте отец передал камеру кому-то другому, и вотон, Дональд Кинг из Перу, штат Индиана, стоит у поручня. Он поднимает руку,улыбается; сам не зная об этом, он машет рукой сыновьям, которые тогда еще небыли даже зачаты. Мы перематывали пленку, смотрели, снова перематывали и сновасмотрели. И опять. Привет, папа; интересно, где ты сейчас.

В другой коробке оказались его торговые лоции; еще в одной –альбом со статьями о разных странах. Мама говорила, что хотя он всегда ходил свестерном в кармане, по-настоящему его интересовали научная фантастика и ужасы.Он сам не раз делал попытки написать несколько рассказов такого типа ипредлагал их популярным журналам того времени, “Блюбуку”, например, и “Аргоси”,но так ничего и не опубликовал (“У твоего отца в характере не былопостоянства”, – как-то раз сухо сказала мне мать', и это был самый большойупрек по отношению к нему, какой я от нее вообще когда-нибудь слышал), затополучил несколько писем с отказами: “Это-не-подойдет-но-присылайте-еще” – так яих называл в двадцатилетнем возрасте, когда сам собрал их немало (в минутыдепрессии я подумывал, не использовать ли их в качестве носовых платков).