Сундучок, который я отыскал в тот день, оказался настоящейсокровищницей, полной старых изданий “Эйвон” в мягких обложках. В те днииздательство “Эйвон” было единственным, которое печатало фэнтези и книги осверхъестественном в мягких обложках. Я с большой нежностью вспоминаю их –особенно сверкающие обложки изданий “Эйвона”, покрытые чем-то похожим нажелатин. Если рассказ становился скучным, можно было длинными полосами срыватьэту блестящую пленку. При этом раздавался восхитительный звук. И хотя это сновауводит нас от темы, я с любовью вспоминаю и издания 40-х годов издательства“Делл”; тогда это все были “мистери”, и на задней обложке каждой книги былаизображена великолепная кровавая сцена.

Одна из книг “Эйвона” была “сэмплером” – сборником:составители решили, что слово “антология” слишком непонятно для любителей такойлитературы. Там были рассказы Френка Белькнапа Лонга (“Псы Тиндалоса”), ЗелийБишоп (“Проклятие Йига”) и множество других, выбранных из предыдущих номеров“Странных историй”. Еще в сундучке были две книги Меррита – “Гори, ведьма,гори” (Bum, Witch, Burn) (не путайте с более поздним романом Фрица Лейбера“Заколдуй жену” – Conjure Wife) и “Металлическое чудовище” (The Metal Monster).

Но самым ценным в этой сокровищнице был сборник Лавкрафта1947 года под названием “Затаившийся страх и другие рассказы” (The Lurking Fearand Other Stories). Очень хорошо помню рисунок на обложке: ночное кладбище(где-то вблизи Провиденса, судя по всему!), а из-под могильного камнявыбирается отвратительная зеленая тварь с длинными клыками и горящими краснымиглазами. За ней маячит туннель, ведущий в недра земли. С тех пор я виделбуквально сотни изданий Лавкрафта, но этот рисунок для меня лучше всеговыражает дух творчества Г.Ф.Л. [77].., и я до сих пор понятия не имею, ктоего автор.

Конечно, это было не первое мое знакомство с литературойужасов. В Америке нужно быть слепым и глухим, чтобы в возрасте десяти –двенадцати лет не столкнуться по крайней мере с одним чудищем. Но тут я впервыеповстречался с серьезной литературой этого жанра. Лавкрафта называлилитературным поденщиком – я категорически с этим не согласен, – но был он илинет сочинителем чтива или создателем так называемой литературной фантазии (взависимости от вашего критического настроя), в данном контексте это не имеет значения,потому что сам он относился к своему творчеству серьезно. И это чувствуется. Ипоэтому эта книга, подарок моего исчезнувшего отца, была моей первой встречей смиром, гораздо более объемным, чем фильмы категории В, которые по субботамкрутили в кинотеатрах, или книги для мальчиков Карла Кармера и Роя Рокуэлла.Когда Лавкрафт писал “Крыс в стене" или “Модель для Пикмена”, он не простозабавлялся или пытался заработать несколько лишних баксов; он писал всерьез, иименно на эту серьезность больше, чем на что-нибудь другое, отозвалась моявнутренняя лоза.

Я забрал книги с чердака. Тетя, которая была школьнойучительницей, практичной до мозга костей, не одобряла их, но я не сдавался. Наследующий день я впервые посетил равнины Ленга, познакомился с причудливымарабом Абдулом Аль-хазредом из эпохи до ОПЕК (автором “Некрономикона”, который,насколько мне известно, никогда не предлагался членам клуба “Книга-в-месяц” илиЛитературной гильдии, но экземпляр которого, как говорят, хранился под"замком в особом собрании Мискатоникского университета); побывал в городахДанвич и Аркхем, штат Массачусетс; и главное – встретился с мрачным ужасом“Сияния извне”.

Через одну-две недели эти книги исчезли, и я с тех пор их невидел. Я всегда подозревал, что тут не обошлось без моей тетушки Этелин.., но вконечном счете это не важно. Я уже ступил на свой путь. Лавкрафт – благодарядару отца – открыл его мне, как сделал это для моих предшественников, средикоторых Роберт Блох, Кларк Эштон Смит, Фрэнк Белкнап Лонг, Фриц Лейбер и РэйБрэдбери. И хотя Лавкрафт, который умер еще до того, как Вторая мировая войнаоживила многие из его ужасных видений, не часто упоминается в этой книге,читателю не стоит забывать о его тени, длинной и тощей, с темными пуританскимиглазами, тени, которая лежит почти на всех последующих произведениях ужасов.Эти глаза мне запомнились по первой увиденной мною его фотографии.., такиеглаза можно увидеть на старинных портретах, которые до сих пор висят в домахНовой Англии, черные глаза, которые, кажется, смотрят не только вовне, но ивнутрь. Эти глаза словно преследуют вас.

4

Первый фильм, который я посмотрел еще ребенком, назывался“Тварь из Черной лагуны” (Creature from the Black Lagoon). Кинотеатр был“драйв-ин” [78]; мне тогда, вероятно, было около семи лет, потому чтокартина, в которой снимались Ричард Карлсон и Ричард Деннинг, вышла в 1954году. Она демонстрировалась в стереоварианте, но я не помню, чтобы надевалочки, так что, возможно, это был вторичный прокат.

Из этого фильма я ясно помню только одну сцену, но онапроизвела на меня неизгладимое впечатление. Герой (Карлсон) и героиня (ДжулияАдаме, которая выглядела совершенно сногсшибательно в слитном купальнике)участвуют в экспедиции где-то в дебрях Амазонки. Они пробираются по узкомуболотистому ручью и оказываются в широком бассейне, который выглядитидиллической южноамериканской версией райского сада.

Но в этом раю таится чудовище – естественно. Это чешуйчатаяземноводная тварь, очень похожая на дегенератов-полукровок Лавкрафта – безумноеи святотатственное порождение богов и земных женщин (я вас предупреждал, чтотрудно уйти от Лавкрафта). Чудовище медленно и терпеливо перегораживает ручейдамбой из веток и стволов, потихоньку безвозвратно запирая антропологов вловушку.

Я тогда едва научился читать, а до ящика с отцовскимикнигами было еще несколько лет. Смутно помню маминых приятелей в это время –примерно с 1952 по 1958 год; воспоминаний достаточно, чтобы понять: онаобщалась с мужчинами, но недостаточно, чтобы представить ее интимную жизнь.Одного звали Норвилл; от него пахло сигаретами “Лаки”, и при нем в нашейдвухкомнатной квартире летом работали три вентилятора; другой был Милт, онводил “бьюик” и летом носил гигантские синие шорты; был еще третий, оченьмаленького роста; кажется, он работал поваром во французском ресторане. Насколькомне известно, ни с кем из них о браке речь даже не заходила. Матери, видно,хватило одного раза пройти этим путем. К тому же в то время было принято, чтобызамужняя женщина, или женщина, бывшая замужем, утрачивала способность приниматьрешения и зарабатывать на жизнь. А я помню маму упрямой, неподдающейся, мрачноупорной; ее почти невозможно было переубедить; она приобрела вкус ксамостоятельности и хотела сама определять, как ей жить. У нее были приятели,но никто из них не задерживался надолго.

В тот вечер у нас был Милт, тот самый, с “бьюиком” и вбольших синих шортах. Казалось, мы с братом ему нравимся, и он не возражал,если время от времени мы оказывались на заднем сиденье его “бьюика” (когдавходишь в спокойные воды сорокалетнего возраста, идея о поцелуях в машине вовремя фильма уже не кажется такой привлекательной.., даже если у вас “бьюик”размером с крейсер). К тому времени как появилась Тварь, мой брат сполз на полмашины и уснул. Мама с Милтом курили одну на двоих сигарету с ментолом и очем-то разговаривали. Впрочем, они не имели значения – по крайней мере в этомконтексте; ничто не имело значения, кроме больших черно-белых фигур на экране,когда отвратительная Тварь загоняла героя и сексапильную героиню в.., в.., вЧерную лагуну!