Ратша оказался подле него одним прыжком. Много позжеВсеслава ещё спросит у Пелко: почему, мол, не приветил ножом, ведь успел бынебось? И суровый охотник, помявшись, ответит ей так: ты же плакала бы, если быубил.

А тогда он пустил в налетевшего Ратшу всего лишь кулаком, нацеленнымпониже середины груди. И попал – у другого человека дух бы прервался. Но не уРатши. Крепкий кулак корела грянул в него, как в стену. Ратша тоже не вытащилни ножа, ни меча. Змеенышей давят сапогом. Оружие для этого не потребно.

Однако корельский парень оказался быстр и ловок на диво –увернулся от смертельного удара по сердцу да ещё Всеславу успел прочьотшвырнуть, не то, чего доброго, и ей бы досталось… Зато себя во второй раз ужене оборонил. Ратша снес его с ног тем же двойным жестоким ударом, что когда-тов лесу возле могилы боярина. Вот только щадить, как тогда, нынче не стал.Увидел, что ещё не вылетела душа, и стал втаптывать в мокрую землю, потому каклучшей смерти щенок поганый не заслужил.

Живучий корел всё-таки исхитрился приподняться, и его ножбольно куснул Ратшу сквозь мягкий сапог. Ратша наступил ему на руку, и пальцыразжались. Кажется, Всеслава что-то кричала, но что, он не слыхал. Потом вродестала тащить его за рукав – он отмахнулся, как от мухи назойливой. Наклонился ирывком содрал с Пелко штаны, пусть в срамоте подыхает, так-то вот…

Пелко уже безвозвратно валился через край в страшную ямину,где торчали островерхие колья и чадили тусклые костры, а на дне лежал мрак. Ещёчуть – и задремать бы ему, завернутому в бересту, где-нибудь по соседству снесчастной Красой… Но обошло. Ратша вдруг отступился, перестал месить его,скорчившегося в бессловесный комок, уже не сопротивлявшегося унижению и смерти.А потом и сам тяжело рухнул рядом, сломив молодой рябиновый побег. Придавилголые ноги Пелко к земле.

Если бы корел раскрыл глаза, он увидел бы Всеславу, стоявшуюнад ним с тяжёлой лопатой в руках…

Всеслава не побежала за помощью, не посмела оставить безпригляду двоих лежавших на тёмной земле. Она принялась тормошить неподвижногокорела, отчаянно боясь, как бы Ратша не пришёл в себя первым. Наконец Пелкоохнул, потом с трудом разлепил глаза. Встать он не сумел, и Всеслава непожалела ни чистой понёвы, ни меховой безрукавки – подлезла под его руку,потянула вверх. Пелко дернулся, с трудом удержав в себе крик. И понял, чтоправую руку ему Ратша всё же сломал.

– Пусти… – прохрипел он сквозь зубы. – Пусти…другую…

Кое-как он заставил себя выпрямиться и тут же зашатался,тяжело наваливаясь ей на плечо. Думал – вновь упадет да так уже и останется, ноВсеслава его удержала. Сил в тонком девичьем теле сыскалось вдруг не меньше,чем нежданной твердости – в душе. Согнулась в три погибели и почти на себепотащила беспомощного корела прочь. Пелко с медленной мукой переставлялослабевшие ноги, не ведая, куда идет. Совсем чужим казалось собственное тело,только что бывшее таким послушным и быстрым… Надо было бы устыдиться этойотвратительной слабости, недавней беспомощной наготы – кто поправил на немодежду, неужели Всеслава?.. – но стыда не было. Мысли путались, и скоро онперестал думать о чем-либо, кроме одного: идти. Это зверь порвал его на охоте,это дочь потока бросила его лодку в шумный порог, сломала камнем руку пловца.Тому незачем называться корелом, тому нечего делать в золотой Тапиоле, кто бездраки поддался огню или морозу, кто хотя бы на последнем дыхании не полз ксвоему порогу, кого нашли в лесу без ножа, стиснутого в кулаке…

Упрямый Пелко всё ниже клонился к земле и не замечал, чтокаждый его шаг можно было накрыть ладонью. Глаза смежались сами собой, нехотели смотреть даже под ноги, не то что по сторонам. А не то увидел бы: всёэто время Всеслава плакала. Тихо и безутешно, будто навеки с чем-то прощаясь. Ипожалуй, задумался бы: не ей ли хуже всех здесь пришлось.

Мать-боярыня, изволновавшаяся за дочь, встретила их напороге. Увидела Пелко – ахнула, всплеснула пухлыми ладонями… и поспешила наподмогу. Вдвоем они кое-как втянули совсем обмякшего парня в избу, взгромоздилина лавку.

– Ратша… у кладбища объявился… – переведя дух,вымолвила Всеслава. Они с матерью разом оглянулись на дверь – и, несговариваясь, кинулись её запирать. Ратша таков: на три засова от негозамыкайся, да и тогда спи вполглаза… Им ли того было не знать!

Ратша очнулся не скоро. Он лежал на спине, и головураскалывала дикая боль. Сперва ему показалось, что он всё ещё был у себя влесу, под ёлкой-выворотнем, на лапнике, спал и вот проснулся оттого, наверное,что голову прихватило.

Мягкое, теплое коснулось лица… Всеславушка, подумал онрадостно. Разыскала, нашла… Открыл глаза и увидел Вихоря, стоявшего над ним втемноте. Верный конь тихонечко трогал его обросшую щёку, жалел хозяина,уговаривал встать. А обжитой ёлки не было и в помине. Ратша хотел было сесть иоглядеться, но боль в затылке пригвоздила к земле. Тут-то он скрипнул зубами ивспомнил, что с ним стряслось.

Он сумел помаленьку перевернуться на живот, потом встать начетвереньки. Перед глазами сновали юркие огоньки, хотелось взвыть по-звериному.Так бывает, когда палицей по голове, и клепаный шелом проминается и трещит, какяичная скорлупа… Тошнота подхлынула к горлу, пришлось закрыть глаза и ждать,покуда отпустит. Его долго выворачивало наизнанку, но облегчение действительнонаступило. Ратша обнял Вихоря за белую шею и поднялся сперва на колени, потомво весь рост.

Ни Пелко, ни Всеславы – он был один. Глаза, свыкшиеся сночной темнотой, различили поодаль окованную лопату. Вот, стало быть, чем… Авозле лопаты валялась теплая шапочка, упавшая с девичьей головы. Сердценевпопад стукнуло, как разглядел. Мамка небось надеть заставила, боялась, кабыне простудилось дите… Ратша шагнул вперёд, держась за гриву коня, едва не упал.Но всё же достиг и нагнулся, убиваемый раскалённым сверлом, копошившимся вголове. Не с первого раза ухватил пальцами пушистую куницу. Наконец неуклюжесгрёб, поднял, сунул за пазуху. Нежный мех защекотал озябшее тело.

Вихорь послушно подогнул передние ноги, и Ратша влез ему наспину. Деревья водили перед ним хоровод. Он лёг в гриву лицом, и конь понёс егообратно в лес, как домой.

Пожалеешь тут, что вправду не оборотень, не волкодлак,заговоренной шкурой покрытый…

Молодой корел оказался всё же вынослив и крепок на диво: надругой день стал приподниматься на локте, отрывать рассаженную щеку от подушки.Пытался и ноги с лавки спускать, но Всеслава ему запретила. Пелко послушался,слова не сказал поперек. Случившееся стояло перед ним во всех мелочах, и онжестоко краснел не то что от одного вида её – от звука шагов…

Вооруженные друзья снова без лишних слов поселились в избе.Боярыня скармливала прожорливым парням заготовленную к свадьбе вкусную снедь итолько вздыхала. Думала жениха угощать, а ели ребята, невесту от того женихаохранявшие!.. Жалеть или радоваться – не знала. Страшней страшного был Ратша ине люб никому, а всё же быть бы за ним доченьке, что за крепкой стеной. Да ипривыкла уже вроде к такому-то зятю… Не было рядом родимого – посоветоваться.Путалась боярыня в собственных надеждах и страхах, посматривала на Пелко,впервые за всю эту осень спавшего по-людски – в тепле, на чистой лавке, подласковым одеялом. Тощ парень, и рубашка на нем сплошными заплатками, а нож напоясе что бритва, и Ратши грозного не забоялся, не убежал, Всеславушку небросил… А лицо у корела мальчишеское ещё, и глаза ясные и серые, как лесноеозеро в ветреный день…