Он вытер пальцы о штанину и свистнул. И запоздало глянул насебя как бы со стороны. И увидел не мужа, хлебавшего на веку своём воинскоголиха, а мальчишку безусого, впервые соскучившегося по девчонке.

Сел верхом на Вихоря и послал его вперёд.

Начинало смеркаться, когда деревья стали редеть и показалиськурганы. Ратша посмотрел на небо и остался доволен. Уже не день, народу поулицам будет всё-таки меньше, да и воевода с дружиною небось как раз сидел застолом. Но и не ночь – никто не скажет, будто он, Ратша, по-воровски ждалтемноты…

Он соскочил наземь, перекинул поводья через голову жеребца ипривязал их к осине. Так привязал, чтобы конь сумел освободиться, не пал здесьот голода, если не вернется хозяин. Потрепал любимца по шее. У Ратши ведь и взаводе не было плетки, вздумай кто Вихоря обижать – в землю по уши бы вбил…

Он не возьмет его с собой. Не станут про него говорить,будто он не посмел появиться в Ладоге пешим, как это следует для боя, а лишьготовым к бегству – на четырех быстрых ногах!

Повернулся и зашагал к городу, не таясь. Умный Вихорь понял,что его спрятали: не заржал, лишь посмотрел вслед хозяину и вздохнул.

Ратша шёл через буевище, привычно кланяясь на ходу знакомыммогилам. Вот могучий курган князя Вадима, обложенный понизу камнями, окопанныйсвященным рвом. Его вершина была ещё острой, ещё не оползла от оттепелей идождей. Храбрый был князь и враг честный, нечем помянуть его, кроме доброгослова.

А вот каменный корабль урманского кузнеца: добрый малый неодно лето прожил в Ладоге и не десять, под конец уже, кажется, по-словенскиговорил лучше, чем на своём северном языке. А заболел – велел позвать соотчичейи попросил похоронить как морехода!

Ратша чуть придержал шаг, заметив в стороне совсем свежуюмогилу. Простой бугорок, не помеченный ни деревцем, ни серым камешком уизголовья. Минет год-два, и не найдешь его, не отличишь… Был человек – и нетуего, все позабыли.

Мокрые комья даже ещё не слиплись толком друг с дружкой,вокруг натоптано – хоронили сегодня. Ратша здесь задерживаться не стал, прошёлравнодушно, лишь порадовался про себя: и тут удача, не застал ни души. Хотявидно было, что люди только-только ушли.

Уже недалеко было до дома Всеславы… Ратша поправил пояс ипустился через рощицу, мимо дрожавших на ветру голых рябин.

Всеслава долго сидела одна у могилы Красы. Ушли гридни ичернавушки, ушли приятели-парни, и даже Тьельвар давно уже сидел у себя вГётском дворе. Только Пелко отошёл всего на несколько шагов, за ближний курган,и остался ждать: ему, охотнику, не впервой. Очень уж не хотелось покидатьнареченную сестру, скверное всё же это место – калмисто-могильник.

В сумерках вновь начал накрапывать дождь. Тогда Пелковернулся, и Всеслава почему-то совсем не удивилась ему. Он не стал еёуговаривать: мол, замерзнешь, простудишься, да и мать дома с ума уже сошла.Взял под локти, поднял и повел. В другой руке была тяжёлая лопата, принесённаяиз боярской избы. Измученная Всеслава доверчиво жалась к нему, и Пелко свирепымсоколом водил глазами по сторонам, почти мечтая, чтобы встал на пути хищныйзверь или злой человек, дал ему, Пелко, доказать своё бесстрашие и любовь…Тут-то начали тесниться на языке давно обдуманные слова: носил их в себе с тогосамого дня, как оземствовали, выгнали из города Ратшу. Носить носил, авыговорить не мог, всё некстати казалось, да и Краса бедная, в горницеболевшая, не давала подойти с этим к Всеславе. Но вот не стало Красы, и Пелкорешился. Облизнул губы и сказал так:

– Мы, Щуки, отца твоего у себя принимали. А ку-нингасаздешнего и людей его нам не за что привечать, дань снял, так невелика милость,мы прежде всегда сами собой володели…

Всеслава подняла голову, снизу вверх глянула на корела. Этоведь сразу понятно, когда заговаривают не об игрушках бессмысленных, не опоцелуях-ласканиях – о деле важном. И точно. Пелко перевел дух и продолжал:

– Твоего отца мы полюбили и вас с матерью примем… Онмне жизнь спас. А здесь у вас без него житье будет худое.

Всеслава остановилась, повернулась к нему лицом, положилаобе ладони ему на грудь, голос дрогнул:

– Маме… сказать про батюшку придется… ждет она…

Всеслава прижалась к корелу и неудержимо расплакалась.Оказался этот чужой парень единственным человеком, которому всё можно былодоверить.

– Братик… – расслышал замерший Пелко. И какнахлынуло на него: тихо обнял названую сестренку, привлек к себе, осторожнопогладил теплую шапочку на её голове… Вот, стало быть, каково оно, счастье-томужеское! Оглядится она, сестренка, у добрых людей, у ижор, обживется да,погоди, перестанет звать его братом, назовет совсем по-другому…

Пелко закрыл глаза и стоял, слыша лишь стук собственногосердца, больше ничего.

И всё-таки остерег его звериный нюх на опасность, отточенныйгодами охоты, всей жизнью в лесу. Тот нюх, что бодрствует неизменно, даже еслисам охотник умаялся и заснул. Пелко вздрогнул, словно очнувшись, оторвал отсебя Всеславу, закрыл её телом ещё прежде, чем понял, что произошло. Апроизошло – страшнее не выдумаешь, лучше бы медведь! – шелохнулись кусты,и прямо на корела вышел Ратша.

Ратша, казалось, и сам поначалу удивился и даже обрадовалсянечаянной встрече, особенно, конечно, Всеславе. Видно было, что у него каменьсвалился с души – жива невестушка, целехонька, никто не обидел. Но очень скороулыбка превратилась в оскал. Успел, должно, увидеть, как обнимал её Пелко, да исама она что-то не торопилась к нему, не кидалась на шею…

Корел бросил лопату, схватился за нож. Но потом руку с ножаотчего-то убрал. Ратша не стал об этом задумываться: мир медленно рушилсявокруг него, сгорая, распадаясь на части. Прав всё же был злой Хакон: нерадовалась ему Всеслава, и стоял между ними разлучник-корел, стоялощетинившийся, и Всеслава пряталась за его плечом. От Ратши пряталась… И серымпеплом растекалась под ногами вчерашняя каменная скала. Отомстить девкеневерной, на всю Ладогу осрамить? Или за косу взять и в лес с собой увести,волков с медведями на свадьбу в гости позвать?.. Нет. Он ещё пройдется с нею поулице, как прежде бывало. К мамке сведет. Скажет, чтобы берегла да речькорельскую покрепче твердила, пригодится сказки сказывать белоголовому внучку.А сам после того в крепость наведается. К Ждану Твердятичу в воеводские хоромыгостем незваным. И уж не скоро они там его позабудут…

Передумал это, мертвея душою, в один миг. И тихо, хриплосказал корелу, указывая рукой:

– Вон отсель…

Деньков десять назад Пелко, точно, зайцем стреканул бы оттакого голоса прочь. Теперь – не пошевелился. Мужчины, от имени рода говорящие,не бегают. Даже и от Ратши. Лишь рука вздрагивала, порываясь к ножу. Храбростьотчаянная и страх, всё враз.

– Тебя гнали, не меня. – ответил он Ратше. –Сам уходи!