картины Крымской войны! Ну что ж, все повторяется, может быть, эта война будет больше похожа на Севастополь, чем на Верден… Конечно, многих убьют. Каждый считал, что убьют не его. Честно говоря, Жан не мог представить себя убитым, но согласен был умереть; почему бы и нет? Может быть, Сесиль тогда скажет: а все-таки Жан был храбрый мальчик… А потом, неизвестно, что лучше — смерть или жизнь без Сесиль! Впрочем, еще труднее было представить себе жизнь с Сесиль. Конечно, искать смерти он не станет. Просто будет как можно лучше выполнять свой долг. Бегать от смерти он не желает. А что если перед лицом опасности я окажусь трусом? Кто может ответить на этот вопрос заранее? Жан боялся, что будет трусить. Но если он и струсит, то, конечно, сумеет не показать виду! Страх еще не позор, но позорно то, что делаешь под влиянием страха. А вдруг Жан предстанет перед Сесиль, скажем, с военным крестом на груди? Он сам смеялся своим ребяческим мыслям. Но все же такие мысли лезли ему в голову.

С утра он начинал гнать от себя воспоминания о Сесиль. Старался занять себя хоть чем-нибудь, хоть пустяками. Услуживая товарищам, выполняя самую неприятную работу, от которой другие увиливали… Ему требовалась разрядка… Теперь все чаще и чаще проглядывало солнце, и ученья проводили в рощице, к западу от деревни. Санитары собирали хворост и по вечерам топили камин. Партюрье организовал переноску раненых, наподобие игры в индейцев. Обычно самые тяжелые вызывались разыгрывать раненых, и по всей роще разносился зычный голос Гроппара: — Чур, я раненый, у меня вообще сердце больное!.. — Особенно любили изображать раненых и убитых крестьяне; их клали на носилки, но так подкидывали и трясли, что пациенты вскакивали, как встрепанные. Хуже всего приходилось, когда нужно было проделывать все эти упражнения в противогазах. Прямо из сил выбиваешься… Дышать нечем, по лицу текут струйки пота, попадают в рот. Такая гадость!

Сесиль! Боже мой, неужели он никогда больше не встретится с ней? Сесиль его ненавидит; нет, хуже — она его презирает. Идет война, он будет воевать и может погибнуть, не увидев Сесиль, не сказав ей ни слова, не взяв ее руки в свои, не поцеловав эти прекрасные руки, не коснувшись ее белокурых кудрей, не заставив выслушать себя, не увидев в последний раз ее улыбку, ее губы…

В один прекрасный или, вернее, омерзительный день, когда с утра зарядил дождь и дороги размокли, состоялась экскурсия в Сиссонский лагерь.

Главврач и почти все остальные врачи, за исключением дантиста и доктора Дэба, — эти последние вместе с лейтенантом хозяйственной службы остались дежурными в расположении санчасти, — составили довольно большой отряд, в котором были представлены и санитары обоих взводов, и писаря, и шоферы. Решено было всех ознакомить с техническим оснащением дивизии. Перед отправкой Давэн де Сессак обратился к избранникам с напутственной речью. Каждый, заявил он, должен понимать, что участие в этой экскурсии — большая честь и знак доверия. О том, что они увидят в лагере, можно говорить между собой, но со штатскими — упаси бог! Надеюсь, ясно? И в первую очередь я обращаюсь к тем, кто в ближайшие дни едет в отпуск. Сейчас снова ввели месячные отпуска на сельскохозяйственные работы. Для тыла, для ваших семей, для ваших жен вы просто такой-то номер полевой почты. Нельзя указывать название части… Это военная тайна… Вы знаете, что Фердонне…

Два дня тому назад Фердонне сообщил по «Радио-Штутгарт», что возле Сиссона формируется мотомеханизированный корпус, и назвал даже номера полков, входящих в него. Причем подлинные номера. Непонятно, как они могли пронюхать! Пятая колонна, конечно… Фердонне только что заочно приговорили к смертной казни, но это, повидимому, не очень его беспокоило.

Всех посадили на грузовики; дорогой они горланили песни, словно ехали в воскресный день куда-нибудь за город, на травку. Зато когда пришлось слезать, жизнь свою прокляли! С брезента стекали целые потоки воды. У въезда в лагерь состоялась торжественная проверка, главный врач сам показывал бумаги; часовые в стальных касках недоверчиво осматривали каждого. — Подумайте-ка, — заявил Сорбен, щуря узкие, как у китайца, глаза, — какой подарррочек для шпионов! — Когда Сорбен с южным акцентом произносил «подарррочек», Партюрье громко фыркал от смеха. Под дождем вылезли из грузовиков и побрели куда-то по грязи. Такой лагерь и за три дня не обойдешь. Шли через поле по размытой скользкой дороге. Впереди показались гаражи — цель их путешествия. Офицеры-танкисты уже поджидали гостей. После небольшого совещания между командирами прибывших осчастливили еще одной речью. Капитан-танкист почти целиком повторил прочувствованное слово Давэна де Сессак. Но одно им все-таки запомнилось: капитан упомянул о «предстоящих боях». Предстоящие бои! Студенты подталкивали друг друга локтем и перешептывались. Гроппар скорчил постную мину, Жонет слушал с недоверчивым видом. Взволнованный Партюрье шумно дышал. Забавный вид был у Премона — сам коротышка, а лицо серьезное, сосредоточенное. Шоферы не произнесли ни слова. Потом гостей разбили на группы, и офицеры повели их по гаражам — тут-то они и увидели танки.

Танки стояли, прикрытые брезентом, будто могли простудиться на сквозняке. Все были взволнованы и не сразу разглядели, что фактически имеется только два типа танков — большие, или «средние», как их называл офицер (Воображаю, какие же тогда тяжелые! — пробормотал Вормс), и легкие танки, модель В-40[369], маленькие виснеры, только что сошедшие с конвейера. Об их маневренности рассказывали чудеса. Стояло их всего с десяток, а в соседнем гараже было лишь четыре сомюа[370] — самые тяжелые машины. Между тем считалось, что завод в Сомюа выпускает консервные банки. — Вот это да! — воскликнул Партюрье, но покраснел и замолчал, не докончив своей мысли.

Доктор Блаз переходил от группы к группе. Не спорю, сомюа имеют внушительный вид, а каковы эти мастодонты в деле? В деле? Да он вам подомнет дерево, как спичку… Нo Блаза больше интересовали маленькие виснеры. Изящные, хоть сейчас на выставку. В конце концов, они вовсе не такие маленькие, разве что по сравнению с сомюа. Смотрите, смотрите, офицер залезает в танк; при желании, он может высунуться до половины или же скрыться внутри башни. Он общается с водителем при помощи телефона… он, так сказать, является мозгом танка, ибо водитель лишен возможности проявить инициативу, — во-первых, его оглушает шум, во-вторых, слишком мал сектор обзора.

Дождь громко барабанил по железной крыше. Вас удивляет, что в гараже мало танков? Сделано это с умыслом, на случай