хорошо, и я по тебе соскучилась и жду, — радостно кричала она в трубку. — Хватит кататься по заграницам! У меня тоже есть, что тебе сообщить.

Самый большой камень с души упал. Оставался шеф. Когда Антон появился в лаборатории университета, Олег Степаныч был уже в курсе:

— Ты своё дело сделал, можешь ехать. Эту неделю они поработают сами. А дальше — вызовем Виктора до конца декабря. Его тоже пора делать выездным. С оплатой решим дома.

— Мне валюта не нужна, — ответил Антон. — С квартирой надо разобраться.

В ответ «папа» успокаивающе махнул рукой и увлёк в коридор:

— Ты никуда не влип? — подозрительно спросил он, закуривая.

— Дальним родственникам срочно помочь надо.

— Эта девушка в холле твоя родственница? Я бы тоже с такой уехал.

Видя, что Антон не настроен на многословные объяснения, Олег Степаныч сделал глубокую затяжку:

— Когда придёшь в себя, займись вплотную той идеей. Я пока здесь порыскаю. Может, со Штатами удастся контакты наладить? А с квартирой… в Москву вернусь, дам — сколько надо, потом сочтёмся.

И, пожав на прощанье руку, потопал, не спеша, восвояси, словно сдуло промозглым ветром Германии.

— Вот и всё, — подумал Антон, — схожу, взгляну напоследок на установку, попрощаюсь по-человечески, ведь больше не увижу, а столько души в неё вложил!

Все хлопоты с телом Маринэ посольство приняло на казенный счёт. Из вещей матери Вероника взяла альбом с фотографиями да инкрустированную малахитом шкатулку. Дом опечатали до лучших времён, «восьмёрку» поставили в служебном гараже.

— Нужно сообщить отчиму, — вспомнила девушка, когда ожидали такси. — Впрочем, наверно, дед позвонил? Я толком не знаю, где его искать…

По дороге в аэропорт Антон как бы вскользь поинтересовался:

— Они с мамой развелись?

— Нет, два года назад он получил назначение в Малайзию. Мама не поехала из-за климата. Я мало знаю его. Они всю жизнь прожили в Германии. Меня в основном воспитывала тётя Катя.

— С Ленинского проспекта?

— А ты там был?

— Жили какое-то время с мамой у неё на Ленинском. Её комната до сих пор для нас как штаб-квартира. Удобно, институт — рядом.

— А что за родственники в Варшаве объявились?

— Потомки старшего брата Дамира Павловича — Николая. Он был ранен вначале 17-го, и польская девушка прятала его от немцев. Позднее на ней женился.

— Мне тётя Катя о нём рассказывала. Ну, и семейка!

— У меня не лучше. Деда до сих пор найти не могу, — обронил Антон и смолк, всматриваясь в притихший перед снегопадом лес.

Первым в Шереметьевской толпе встречающих было дорогое долгожданное лицо жены. Виталик рядом. Решительно взяв Веронику за руку, он подвёл её к Ире:

— Познакомьтесь: моя жена,… её сын Виталий, встречайте мою дочь Веронику! Её мать, Маринэ, трагически погибла на днях. Завтра похороны.

Он тщательно взвешивал фразы прежде, чем произнести, что вызвало ответные чувства: Ирина недоумённо посмотрела на мужа, потом перевела взгляд на потерянную девушку и, обняв её, заплакала. Та, уткнувшись в отвороты её дублёнки, разрыдалась в ответ, горько, по-детски.

«Слава богу, встретились», — у Антона отвалило от сердца, только Виталику шепнул:

— Пусть поплачут, а мы давай-ка с багажом разберёмся.

— Это моя сестра? — спросил Виталик почти театральным шёпотом. — Такая же стильная, как мама, только немного моложе. Ты меня с ней познакомишь?

Вдруг к ним подошёл военный и, представясь от Дамира Павловича, сообщил, что лично со всем разберётся и доставит девушку куда велено.

«Правильно, у неё есть свой дом и семья. Вот и конец приключению», — с горечью осознал Антон.

Пока улаживались формальности с грузом, обрётшиеся родственники стояли вместе, не решаясь с высоты чувств спускаться к житейским подробностям. Потом гурьбой пошли провожать Веронику до машины.

— Я буду ждать всех вас, до завтра, — прощалась она с неохотой, придерживая взгляд то на Ирине, то на Виталике.

— Не забудь кассету передать деду, — лаконично ответил Антон.

На обратном пути он крепко держал жену за руку; на повороте свет встречных фар высветил её лицо. Что-то в нём изменилось? Припухло немного, появились тени под глазами. Но главное — взгляд, …как у Сикстинской мадонны в Дрездене?

— У нас будет ребёнок. Я в положении, да, уже три месяца. Тогда на вокзале не решилась сообщить, — виновато досказала Ира.

Чудны дела твои, Господи! Не камень, валун в рост человека с чеканным профилем Константина, что-то совершенно неподъёмное ухнуло с души куда-то в бездну.

Целуя жену в щёку и бережно поглаживая по животу, Антон осторожно поинтересовался:

— И как мы его назовём?

— Машей? Или Лизой — в честь твоей матери? Хватит, я устала от мужиков.

— Не ссорьтесь, — философски заметил Виталик с водительского места. — Какая разница, как назвать? Лишь бы человек родился хороший.

Дорогу подметала позёмка. И словно по заказу, она оборвалась, выпустив «копейку» на Ленинградское шоссе. Зима наступила на поля, деревья вдоль трассы, кровлю домов. Всё вокруг стояло белым-бело, но живое до такой степени, что после Германии глаза режет. Волшебство снежной кисти неописуемо!

Вот наконец-то, впереди, замерцало безбрежное море огней! Ещё минут десять и — маячит громада «Гидропроекта».

«Столько лет они вынашивали грандиозную идею: реки сибирские повернуть вспять, а в результате сознание развернулось, — полезли в голову мрачные мысли. — И без особых угрызений совести предали прошлое.… Не потому ли Маринэ не жаловалась отцу — за дочь боялась? Неужели всё это время она помнила меня? — подвергал себя экзекуции Антон. — Скорей всего, генерал оказался в другой фракции. Чем не 18-й год в Волочке?!»

Глава 21

Машина вынырнула из туннеля в ширь проспекта и понеслась, словно бабочка на свет. Дом Маринэ стоял слева, за памятником Тельману…

— Что же бедная девочка будет делать, ведь она осталась совсем одна? — вернул Антона на землю голос жены.

— Почему одна? — возразил Виталик. — Наоборот, теперь у неё есть семья, поможем.

«Копейка» миновала погрустневший Белорусский вокзал; шёл снег, крупные, словно листья неведомых деревьев, падали снежинки.

— Давай с Пушкинской площади направо, на бульвар, дальше по Знаменке на Якиманку, — предложил Антон. Ему страшно захотелось соприкоснуться с любимыми местами старого города, с которыми сроднился ещё в студенчестве.

Дома он показал жене письмо, потом они долго сидели, прижавшись друг к другу.

— А ты тоже изменился, повзрослел как-то, — заметила Ира утром.

— Хорошо, что не постарел, — пробурчал Антон, изучая своё лицо в зеркало. — Всё в порезах, как у пацана восемнадцати лет. У немцев другая вода. И всё другое!

— Не с той ноги, что ли, встал? И не ел там толком, исхудал весь. Пойдём завтракать, — она обняла мужа, увлекая на кухню.