придется научиться справляться с трудными ситуациями, поскольку общество и государство не могут или не хотят оказать ему помощь. Трагическое или критическое изображение современного общества в текстах для детей являло собой резкий отход от практик прошлых десятилетий, когда детство было «защищено» от всего того, что не одобрялось генеральной линией партии. Эти изменения указывают на отказ от репрезентации детства как чего-то священного и драгоценного и на появление нового взгляда на ребенка или подростка – потребителя и индивидуума, который может сам влиять на свою судьбу. Как мы увидим ниже, подобно представлениям о подростке-потребителе, проложившим дорогу литературе young adult в Соединенных Штатах и в Европе в послевоенные 1950‐е и 1960‐е годы, в 1990‐е это новое отношение к детям и подросткам набирало силу одновременно с проникновением глобального капитализма в бывший советский блок235.

Изменение представлений о детях и детстве отразилось и на форме, и на содержании современной массовой детской литературы – особенно на том, каким в книге предстает сам ребенок. Одобряемое государством изображение счастливого детства и крепкой детской дружбы играло центральную роль в советской детской литературе; счастье и дружба стали эмблемами детства; однако это были взрослые представления о детстве, и взрослые, в свою очередь, использовали литературу в целях контроля за маленьким читателем и его социализацией236. Катриона Келли приводит цитату из «Большой советской энциклопедии» 1952 года издания, которая говорит об откровенной идеологической функции дружбы в сталинскую эпоху:

В социалистическом обществе, где ликвидированы эксплуататорские классы, сложились новые отношения между людьми – отношения дружественного сотрудничества и взаимопомощи. В советском коллективе, объединенном единой целью построения коммунизма, развивается подлинная дружба между людьми237.

В этой и последующих главах мы обсудим, как к тем понятиям, которые являлись центральными в советской детской социализации – дружбе, коллективизму и им подобным, присоединяются, а нередко и полностью их замещают, представления об агентности в обыденной жизни, независимости и способности справляться с трудностями, составляющие в постсоветское время суть нового понимания личности ребенка.

Мы отнюдь не утверждаем, что в советское время дети всегда оставались пассивными субъектами, обладающими исключительно «правильным» мышлением, а после 1991 года все они вдруг превратились в активных, думающих индивидуумов. В действительности во многих советских произведениях для детей изображение книжных героев было куда более сложным, так же как и социальная позиция предполагаемых читателей. Многие главные действующие лица советских книг, выдуманные или реально существовавшие, изображались невероятно активными. Тимур Гараев, Саня Григорьев, Зоя Космодемьянская, Павлик Морозов и даже юный Ленин вели себя как советские супергерои – активные, полностью сформированные идеологические субъекты («истинные коммунисты»). Идеологические убеждения, присущие этим героям, часто выражались через двойной нарратив, который одновременно передавал детскую способность к свежему восприятию мира и взрослую способность к повествованию. Именно эта идеологическая убежденность и обязательное присутствие взрослого «скрытого рассказчика» сильнее всего изменились в постсоветскую эпоху238. Что еще важнее, от ребенка-читателя советского времени не требовалось критического осмысления действий героев книги. Несмотря на то что многие герои детских книг, опубликованных во время и после хрущевской оттепели, в большой степени являлись нарушителями спокойствия (например, Чебурашка, Крокодил Гена, Незнайка, Денис Кораблев или Саша Яновская), читатель все же оставался будущим коммунистом, чье воспитание и образование имели первостепенное значение для воспроизведения существующего социального порядка239.

Возникающий в результате парадокс – книги для детей, написанные после 1991 года, изображают детей гораздо более свободными в своих действиях и в то же время подчеркивают, насколько эти дети беспомощны перед лицом серьезных перемен в обществе, – заставляет нас задуматься над еще более важным вопросом, который ставит детская литература в постсоветский период. Если одной из основных задач детских книг является создание образцов социальных ценностей, норм и правил поведения, то какова их роль в те времена, когда социальные нормы и ценности еще не устоялись и постоянно меняются? Переходный период, переломный момент, когда старые способы поведения считаются устаревшими, а новые способы еще не слишком хорошо очерчены, подразумевает кризисную ситуацию и для самих детей, и для детской литературы и культуры. В подобных ситуациях одна из самых важных функций детских текстов – передача социальных норм следующим поколениям – не может не изменяться. Как будет ясно из нижеследующих страниц, это состояние дел приводит к сложным и интересным результатам в области литературы: например, основной фокус детской литературы смещается с изображения идеи детства как важнейшего периода жизни к описанию живого опыта самих детей.

Эта глава будет посвящена главным образом исследованию трех категорий массовой литературы, в несметном количестве появившейся в 1990‐е годы и остающейся значительным сегментом книжного рынка, работающего на получение существенных прибылей. Мы рассмотрим интерактивные книжки для малышей, «полезные советы» для детей и подростков (включая руководства по половому воспитанию в качестве одного из поджанров) и легкое чтение (в том числе детективы, фэнтези и триллеры). Это только некоторые из новых жанров, появившихся в детской и подростковой литературе в 1990‐е годы; другие жанры – комиксы, тематические энциклопедии и справочники, книги о советском прошлом (включая мемуары и историческую литературу) и книги о православии – тоже заслуживают тщательного изучения240. Мы решили остановиться лишь на трех категориях книг, поскольку именно они самым радикальным образом изменили состояние книжного рынка и познакомили читателя с новыми представлениями о личности ребенка241.

Интерактивные книжки для самых маленьких

Появившаяся в 1940 году книжечка Дороти Кунхардт «Погладь кролика» была одной из первых интерактивных книг на Западе, и с нее началась длинная и яркая жизнь этого жанра, которая успешно продолжается и по сей день242. В России с самого начала перестройки интерактивные книжки покорили рынок, заполонив все книжные магазины, газетные киоски и книжные развалы у каждой станции метро – необычайные новинки, почти незнакомые читателю в Советском Союзе243. Среди разнообразных изделий этого жанра были книги с окошками, книги-наклейки, серии «потрогай и погладь», книжки-пищалки, книжки с подвижными картинками, прописи и книжки по арифметике с магнитиками и сухими стирающимися фломастерами («рисуем и считаем»), трехмерные книги, книжки с трафаретами, книжки-погремушки для младенцев, книжки-кусалки в форме динозавров и многое другое. Поначалу эти книжки стоили достаточно дорого, часто в десять раз больше, чем книги советской эпохи, и были по карману только самым богатым покупателям. Подобные предметы роскоши ясно указывали на водораздел между теми, кто мог позволить себе эти новинки, и теми, кто не мог.

Большинство книг этого жанра, продававшиеся в России 1990‐х годов, являлись перепечатками