«Мне позвонил Михаил Александрович Шолохов:

– Приходи, мне плохо.

Я тут же поехал на Сивцев Вражек. Шолохов бегал по квартире, возбужденный и разъяренный, пытался дозвониться куда-то по телефону. На столе я заметил скомканную газету с пресловутым некрологом.

Дозвонившись наконец он закричал срывающимся голосом:

– Как вы смели назвать Фадеева алкоголиком? Неужели все вы и ты, старый дурак, не понимаете, отчего мы пьем, не понимаете, что мы пьем, чтобы не было стыдно. За вас, идиотов, стыдно. Ах, он написал письмо, обидел вас, видите ли. И вы поспешили расправиться с ним, плюнув ему вдогонку. Болван ты безмозглый!

И Шолохов бросил трубку, прервав, как я понял, разговор с тогдашним президентом страны Ворошиловым. После этого он, крайне возбужденный, долго ходил по комнате, рассказывая мне о своих отношениях с Фадеевым.

– Ты думаешь, я не понимаю, что на XX съезде топтал его лежачего. Но ведь сколько крови испортил он мне до этого, подзуживая Горького, а через него Сталина против “Тихого Дона”. Впрочем, ты сам это хорошо знаешь.

Я действительно знал об этом отчасти из рассказов самого Шолохова, когда в 1955 году работал вместе с ним над новой редакцией “Тихого Дона”».

Но мы слишком забежали вперед….

Послевоенные годы для кремлевских обитателей прошли в бесконечных интригах, иногда со смертельным исходом. Самым пугающим было «ленинградское дело», пожалуй, самый загадочный процесс из всех, устроенных Сталиным. Арестовали, судили и расстреляли не врачей-вредителей, не троцкистов-зиновьевцев, а партийных работников, тех, кто в войну отстоял Ленинград. Все это были люди, замеченные Сталиным и назначенные им на высокие посты.

1 октября 1950 года были тайно расстреляны секретарь ЦК Алексей Александрович Кузнецов, член Политбюро, председатель Госплана и заместитель главы правительства Николай Алексеевич Вознесенский, член оргбюро ЦК и председатель Совета министров РСФСР Михаил Иванович Родионов. А ведь Вознесенский, один из руководителей правительства, считался любимцем Сталина. Кузнецову вождь поручил курировать органы госбезопасности. Его сравнительно недавно перевели в Москву. Нравы, царившие в Политбюро, на новичка произвели сильное впечатление. Его сын Валерий Алексеевич (он сам потом работал в ЦК партии) рассказывал мне, что отец был поражен, когда после ужина на сталинской даче Берия засунул Молотову морковку под ленту шляпы, и тот так и поехал домой. Никто не посмел ничего сказать.

Кузнецов удивлялся: как можно допускать такие хамские шутки? Но вождю они, видимо, нравились. В гостях у Сталина позволительно было незаметно подложить соседу на стул зрелый помидор, а потом весело смеяться, наблюдая, как член Политбюро счищает с брюк красную жижу.

Кузнецов привык в Ленинграде к относительной свободе и образ жизни не менял, дружил с артистами, ходил в театры.

Однажды собрался на премьеру, позвонил соседу по даче Михаилу Андреевичу Суслову:

– Давайте сходим вместе, говорят, интересный спектакль.

Суслов первым делом спросил:

– А вы посоветовались с товарищем Сталиным?

В газетах о «ленинградском деле» не было ни слова. Но в огромном партийном аппарате знали, что фактически наказана целая партийная организация. Посадили в тюрьму, сняли с работы многих партработников из Ленинграда, которые к тому времени работали уже по всей стране. Это была показательная расправа.

После ХХ съезда, когда руководитель партии Хрущев расскажет о сталинских преступлениях, начнут говорить, что ленинградские руководители стали жертвами интриг Маленкова и Берии. Они сознательно скомпрометировали Кузнецова и других в глазах Сталина, который хорошо к ним относился и продвигал.

Затем возникло другое объяснение: ленинградцы вознамерились создать отдельную компартию России, дабы поднять значение РСФСР внутри Советского Союза, и даже перенести правительство из Москвы назад в Ленинград. Родионов действительно предлагал рассмотреть вопрос о создании Бюро ЦК ВКП(б) по РСФСР. Но в 1936 году Политбюро по инициативе Сталина уже создавало Бюро по делам РСФСР «для предварительного рассмотрения хозяйственных и культурных вопросов, подлежащих обсуждению в Совнаркоме или в наркоматах РСФСР». Структура оказалась мертворожденной. Родионов всего лишь хотел реанимировать сталинскую же идею.

Никто из ленинградских чиновников не позволял себе ничего, что не было санкционировано вождем.

Алексей Кузнецов говорил:

– Мы, секретари ЦК, очень многих вопросов не решаем самостоятельно, между собой советуемся, а очень часто ставим выше, перед товарищем Сталиным. И по каждому вопросу получаем совет, получаем указания.

Теперь родилась новая версия: на самом деле ленинградских вождей наказали за коррупцию и личную нескромность. Доказательства? Показания тогдашних чиновников относительно нравов партийного аппарата.

Секретарь партколлегии при обкоме и горкоме партии Новиков рассказывал:

«В тяжелые дни блокады секретари Кировского райкома партии в помещении Дома культуры организовали так называемый штаб и разместили там сотрудниц райкома. Они устраивали пьяные оргии и сожительствовали с подчиненными. Второй секретарь напивался до такого состояния, что его выносили из кабинета. Секретари Василеостровского райкома партии организовывали попойки за счет поборов средств с предприятий и для устройства пьяных оргий и разврата организовали специальную квартиру».

Но вождя такого рода грешки его подручных не тревожили.

– Нет людей без недостатков, – рассуждал Сталин. – Один любит выпить. У других это превращается в болезнь. Таких людей мы лечим, но из партии не гоним. Таких людей мы перевоспитываем. Иные любят девочек. Это тоже нас мало интересует. Пусть себе с ними возятся, сколько им угодно… Ничего страшного в этом нет.

Так зачем Сталину все это понадобилось?

В послевоенные годы Жданов, укрепляя свои позиции в аппарате, активно расставлял по стране ленинградские кадры. Много питерцев перевел в Москву. По подсчетам историков, «за два послевоенных года ленинградская парторганизация, которую возглавлял Жданов, выдвинула на руководящую работу 12 000 человек, в том числе 800 – за пределы области». Жданов явно перестарался. Сталин не любил кланы, боялся, что внутри них сложатся какие-то оппозиционные группы, следил за тем, чтобы высшие чиновники не встречались и не дружили. В распространении питерских кадров он увидел угрозу.

В ходе «ленинградского дела» Суслов поручил своим подчиненным из отдела пропаганды и агитации ЦК выяснить, почему главный партийный журнал «Большевик» так часто цитировал книгу Вознесенского «Военная экономика СССР в период Отечественной войны»: «Кто конкретно в редакции журнала “Большевик” вписывал цитаты в статьи авторов?»

Провели следствие. Выявили каждую цитату из книги Вознесенского. Суслов отправил Сталину большую записку «Об ошибках редакции журнала “Большевик”». Михаил Андреевич отметил «грубое извращение традиций большевистской печати, недопустимые методы работы: «В статью члена ЦК т. Андрианова редакция вписала больше половины нового текста и включила без согласования с автором цитату из книги Н. Вознесенского».

Суслов предложил снять с должности главного редактора «Большевика» Петра Федосеева и объявить ему выговор и обновить редколлегию журнала. Политбюро согласилось с предложениями Суслова.

Отдельно отметили промахи Шепилова:

«т. Шепилов как зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК оказался не на высоте в деле