что губы у нее дергаются, едва заметно, но достаточно, чтобы понять: слова сами сорвались у нее с языка, а если бы она на секунду задумалась, то сказала бы что-то другое. Тюрьма научила меня, что иногда люди говорят гадости из вредности, но чаще из страха.

Софи меня боится. И я этому почти рада. Ведь она испортила ужин и огорчила Харриет. Мы сворачиваем на Диринг-авеню. Еще минуты две, не больше. Я бы уже и сейчас выскочила.

– Можно скажу тебе кое-что, Софи? Как говорится, положа руку на сердце?

– Валяй.

– Из тебя получится ужасный соцработник.

Эти слова не слетают с языка. Эти слова выходят, чеканя шаг, одно за другим.

– Ты права, – неожиданно соглашается она. – Но именно этот путь я себе распланировала, и мне трудно сойти с идущего поезда. – И, как гром среди ясного неба, она вдруг начинает горько рыдать, все лицо у нее вмиг становится мокрое.

Ох уж эти люди. О господи.

– Э-э, может, остановишь машину?

Она повинуется, затормозив в паре метров от Грант-стрит. Двигатель работает тихо – машина явно хорошая. Я сижу, чувствуя себя заложницей, пока она пытается взять себя в руки.

Заглядываю в пакет с остатками – это магазинная сумка из плотной бумаги, – а там упакованный в пластиковые контейнеры целый пир: ризотто, салат с орехами и изюмом, свежий хлеб и даже вазочка мороженого «Гиффорд», мятное с шоколадной крошкой, мое любимое – наверное, Харриет запомнила это со времен Книжного клуба. Перемешанное вручную или упакованное вручную. Что-то там вручную. Я достаю из пакета бумажную салфетку – разумеется, Харриет подумала и об этом, причем салфетка плотная, из дорогих.

Софи прикладывает всю ее к лицу, влажные пятна рвут бумагу.

– Видишь, что происходит, да? – спрашивает она. Голос приглушенный и плаксивый.

– Ага. Испортила ужин, поставила тетю в неловкое положение и теперь плачешь, но, видимо, по другому поводу.

Она сминает салфетку, плачет она как-то некрасиво и успокаиваться решительно не собирается.

– Тетя все отдала своим дочерям, а они умотали в сраный Лондон, потом умерла моя мама, я оказалась у нее на попечении, и она отдала все мне. – Она швыряет салфетку на заднее сиденье. – И теперь я уезжаю, ее гнездо опять опустеет, а тут ты, как птенец с разинутым клювом.

Я заглядываю в свой пакет и, конечно же, нахожу запасную салфетку – Харриет и вторую не забыла положить.

– Вот.

– Спасибо. – Она утирает лицо. – А все, что я о тебе знаю, – ты только что вышла из тюрьмы.

Я бросаю взгляд на ее мобильник, который она буквально не выпускала из рук с того момента, как я вошла к Харриет в дом.

– Думаю, ты знаешь немного больше.

На это она ничего не отвечает.

– Твоей тете повезло, что ты ее любишь.

Опять нет ответа.

– Меня тебе бояться нечего.

Молчание.

Я берусь за ручку дверцы.

– Ты думаешь, я не сожалею о случившемся?

– Ничего я не думаю. Я ведь тебя не знаю.

– Женщина, которую я убила, работала воспитательницей в детском саду, – разозлившись, говорю я. – Ее дочь проплакала без перерыва весь суд. Ее муж милый, приятный человек. – Я резко открываю дверь. – Я, нахер, еще как сожалею и не достойна даже самой худшей работы в Портленде, но нуждаюсь в ней.

– Подожди, не надо, Вайолет.

Я не выхожу только потому, что в первый раз за весь вечер она назвала меня по имени.

– Я попрошу за тебя.

– Не надо делать мне одолжение.

– Это ради тети. Я люблю ее, она хорошо относится к тебе, и вот.

Она включает передачу и довозит меня до моего дома. Я не выхожу сразу – не знаю почему.

– В общем, так, – говорит она, – никаких гарантий. Петров может решить, что ему нужен лаборант с дипломом биофизика. Или ландшафтного дизайнера. Или спеца по французскому театру.

– У меня нет ни одного из них.

– Эти тупые птицы кусаются, – продолжает она. – Никогда не надевай серьги. Будь готова к самодурству, нудятине и душераздирающей бесперспективности.

– Принимая во внимание мой последний адрес, это все вряд ли проблема.

Софи, похоже, пугается, а потом смеется. Так, слегка. Я тоже смеюсь. Слегка. Может, она и вполне себе окей – впишем в графу плюсов и родство с Харриет.

– Только смотри не накосячь, – говорит она. – Я-то к тому времени уже буду на другом конце страны, и на Петрова мне наплевать, но вот тетю разочаровать не позволю.

– Я не накосячу, – открывая дверцу, обещаю я. Вылезаю из машины и наклоняюсь к окну: – Софи, я просто человек.

Когда она отъезжает, я не могу не подумать о Вики, сделавшей то же самое, что и она. Что я хотела сказать Вики тогда и сказала Софи сейчас: я просто человек, который надеется стать хорошим. Если бы они возразили мне, я бы, наверное, не выдержала, но и тогда, и сейчас я просто осталась стоять, не получив ответа, и смотрела вслед.

Когда я зажигаю свет, в квартире почти радостно. Неизвестно откуда появляется долгий и мощный прилив адреналина. В тюрьме такое случается часто, но сейчас, думаю, это просто обычная радость – кроме Вики, теперь еще два человека знают, где я живу. Я решаю не оставлять еду на потом, а съесть все немедленно.

Она оказывается даже еще вкуснее. Я так не ела не только со времен до тюрьмы, но вообще никогда. Я жадно уминаю свой второй ужин, все до последнего кусочка, но сначала накрываю стол, хочу, чтобы получилось похоже на стол Харриет, но ничего похожего не получается. Сколько времени надо, чтобы приготовить такую вкуснятину? Представляете, и все это время она думала обо мне. Пока пекла хлеб, пока делала салат, пока готовила ризотто.

Я хорошо понимаю, почему Софи такой цербер.

Почему боится, что я могу стать источником неприятностей.

Но это не так. Я не источник неприятностей. Я птенец.

Глава 13

Харриет

Хаотичные группки женщин за пару секунд как-то сами по себе упорядочились. Собрание клуба перенесли сегодня в пустую столовую, потому что в Комнате для свиданий в это время проходило совещание дежурных по блокам.

– Столовка, – недовольно буркнула Бритти. – Вот же говно.

– Следи за базаром, – предупредила Дженни Большая. – Тут тебе не дамский вечер в «Стриптиз-дворце».

– Я работала там, – сказала Киттен.

– И я. – Это уже Шейна. – Чаевые отстой.

– Для тебя.

– Умолкни.

– Ну что, начнем? – предложила Харриет.

– Да, разумеется, давайте начинать. – Дженни Большая обвела всех кокетливым жестом, ну вылитая фифа из подворотни.

Над ней часто подтрунивали, но Харриет всегда удавалось оценить ее