Франческо, преисполнившись гордыней, ответил отцу: «Я не боюсь твоего гнева. Вяжи меня, избивай, запирай меня в темницу, делай, что хочешь: какую ты ни придумаешь муку, я с радостью пострадаю из любви к Иисусу».

Франческо – избранник Божий, скажите на милость, что придумал! Хорошую шутку отпустил его брат Анджело, юноша достойный, примерного поведения. Увидев Франческо в грязи и поту, Анджело сказал ему: «Ты раньше хорошо умел торговать, а сейчас что можешь продать? Может быть, продашь немного своего пота?». Дерзость Франческо не знала границ и он ответил брату: «Свой пот я по хорошей цене продал Господу нашему Иисусу».

Каков нахал! А все плоды неправильного воспитания: Сорока распустила и избаловала своего старшего сына, но и Пьетро тоже хорош: если бы он построже с ним обходился, не пришлось бы нынче мучиться.

Потеряв всякое терпение и надежду образумить сына, Пьетро обратился в городской Совет и потребовал, чтобы Франческо был привлечен к суду, – продолжали судачить солидные горожане. – Пьетро говорил, что поступкам его старшего сына нет никакого оправдания; Франческо обуян злобой и черной неблагодарностью. Но Франческо не пожелал предстать перед Советом и городскими судьями, – нет, вы подумайте только! – и обратился к суду епископа.

Его преосвященство согласился выслушать обоих Бернардоне, и сегодня сделает это в здании городского суда, потому как другого места у нас нет, – наш епископ лишь по названию епископ, а живет хуже простого священника, и в доме его не развернуться. Что ни говорите, но наш Ассизи это вам не Перуджа, будь она проклята, где у епископа есть свой дворец, – но какова честь этому наглецу Франческо! Сам епископ будет судить его, как вам это? До чего мы дожили, куда мы катимся, что за времена теперь настали?

* * *

В зале суда было не протолкнуться, все скамьи были заняты, а опоздавшие стояли в дверях. Вездесущие мальчишки стремились пролезть под ногами, но стражники гнали их прочь, – судебное заседание не предназначено для детских глаз. Духота в зале была невыносимой, ассизцы изнывали от нее и нетерпеливо посматривали на двери, откуда должен был появиться епископ. Вот, наконец, он вышел и занял свое место в кресле, на возвышении, где обычно сидели судьи; вот он подозвал к себе Пьетро Бернардоне и сказал, что готов его выслушать. Ассизцы навострили уши.

– Ваше преосвященство, господин епископ, – с должным почтением начал свою речь Пьетро, – вы знаете, зачем я сюда пришел. Мой старший сын Франческо, подобно Хаму, сыну Ноя, надсмеялся над своим отцом, забыв о чести, приличии и сыновнем долге.

Я долго прощал Франческо его дикие выходки, но всему есть предел. Я простил ему, когда он, забросив наше семейное дело, отправился к рыцарю Гвалтьеро в поисках приключений и легкой добычи. Всем известно, чем это закончилось: Франческо вернулся без денег и без славы. Другой отец не пустил бы его на порог, но я, как в той истории о блудном сыне, заколол быка по случаю возвращения Франческо и устроил богатый пир для всех горожан. Чем же отблагодарил меня Франческо? Неуважением ко мне и полным пренебрежением к занятию, которым мы зарабатываем на жизнь, а ведь я мечтал, что он станет моей надежной опорой в делах, преемником нашего семейного предприятия и утешением в моей старости.

И это еще не все. Я мог бы рассказать, ваше преосвященство, о таких поступках Франческо, за которые его по закону следовало бы посадить в тюрьму, но не стану этого делать, потому что мне стыдно за своего сына. Наверное, я плохо его воспитывал; наверное, я был слишком мягок с ним и испортил его своим попустительством, но что теперь об этом думать? Во всяком случае, он не может упрекнуть меня за строгость и жестокость. Наоборот, я всегда старался, чтобы ему жилось хорошо, лучше, чем мне в его годы, а как я жил в молодости, как со мной обращался мой отец, могут рассказать старики, находящиеся в этом зале.

– Да, старый Бернардоне был суров и не терпел неповиновения, бедному Пьетро приходилось туго, – подтвердили из зала.

Епископ кивнул:

– Продолжай, Пьетро.

– Вот я и говорю, – я был чересчур мягок со своим сыном, и от этого теперь мои беды, – вздохнул Пьетро. – Но я надеюсь, что еще не поздно все исправить. Я хотел обойтись домашними средствами, однако, воспользовавшись моим отсутствием, он бежал из дома. Я разыскал Франческо и убеждал его вернуться, но он вел себя грубо и дерзко. К тому же, он постоянно ссылается на Господа нашего и утверждает, что действует по воле Господа. Я же считаю, – а кроме меня, и многие наши горожане, – что это сумасбродство и гордыня.

– Правильно, Пьетро! – крикнули из зала.

– Тише! – епископ стукнул посохом по полу.

– Ваше преосвященство, верните мне сына, пока не поздно. Только вы можете его образумить, – твердо проговорил Пьетро, переждав шум. – Мои требования разумны, справедливы и законны. Клянусь распятием, я не накажу сына за то зло, которое он мне причинил. Если он исправится, возьмется за ум и будет помогать мне в делах, как прежде, я прощу его и забуду все обиды.

– Ты все сказал? – спросил епископ.

– Все, ваше преосвященство, – поклонился Пьетро.

– Хорошо, а сейчас послушаем твоего сына. Франческо, выйди на середину, – позвал епископ.

Франческо встал на указанное место. Он был бледен, его глаза лихорадочно блестели. Облизнув пересохшие губы, Франческо сказал:

– Ваше преосвященство, я полностью признаю свою вину. Да, я виноват перед моим отцом: я плохо отплатил ему за заботу обо мне, за мое воспитание, за то внимание, которое он мне оказывал. Он был очень хорошим отцом, и я всегда буду вспоминать его по-доброму.

– Ты говоришь так, будто я уже умер, – бросил Пьетро.

– Хочу лишь заметить, что он напрасно обвиняет меня за уход к рыцарю Гвалтьеро. Я отправился к этому рыцарю вовсе не за приключениями и не за легкой добычей. Я сам хотел стать рыцарем, то есть воином Господним, – сражаться за Господа, за нашу веру, защищать слабых и помогать несправедливо обиженным. Когда же я обнаружил, что мессир Гвалтьеро, хотя и является рыцарем, но служит иным целям, я ушел из его отряда, а вместе со мной мои друзья, Джеронимо и Клементино. Они здесь, в зале и могут подтвердить мои слова.

– Видит Бог, это так! Гореть мне в аду, если это неправда! – раздались голоса Джеронимо и Клементино.

Франциск Ассизский снимает с себя одежду. Художник Джован Баттиста Нодари

Епископ кивнул.

– Также напрасно мой отец указывает