запела, увидев Фридриха. — Мой офицер, пригласите меня танцевать!

Затем она, вставая, наклонилась к моему уху и прошептала:

— Извини, но мне нужно кое-что попытаться узнать о крысе, поэтому сегодня уж без меня, — Анька закончила фразу и отошла от стола, вешаясь Фридриху на руку.

Я уже было собиралась идти к скучающему Габриелю, как ко мне подошел Алекс и пригласил на танец. Я без малейшего колебания согласилась.

— Катя, ты просто обворожительна, — легко обнимая меня, он легко касался моей обнаженной кожи на спине, чем вызвал у меня едва уловимую улыбку.

Какие они были разные, эти два друга — офицера. Один наглый, бесцеремонный, надменный. Второй же — полная ему противоположность, гордый, воспитанный, сдержанный. «И оба — фрицы», — скривила я губы в горькой усмешке.

— Алекс, а что происходит сегодня с Габриелем? Я не могу понять, он какой-то грустный, что ли.

Алекс посмотрел на друга и проговорил:

— Сегодня ровно два года, как он потерял семью, поэтому, — грустно ответил Алекс, очевидно вспоминая и свою жену.

— А как это случилось? Я никогда его не спрашивала.

— Это больная тема для него, он никогда не говорит об этом. Знаю только, что его жена и дети в Германию возвращались в начале самой войны, а поскольку автомобиль был правительственный, где-то под Польшей на них напали и вырезали всех до единого. Мы тогда в Берлине были. Не знаю, как он пережил вообще такое. А потом война, фронт, смерти вокруг, он другой стал.

— Вы давно дружите?

— Да, наши родители тоже дружили, мы с ним с самых пеленок вместе.

Я кивнула и осталась довольна тем, что хотя бы понимаю, что сейчас происходит с немцем. Посмотрев в его сторону, я увидела, что он изучающе наблюдает за нами. Он все понимал, он видел эту незримую симпатию между своей любовницей и лучшим другом. И, словно ему была неприятна картина, представшая перед ним, он презрительно скривив губы и надпив вино из бокала, отвел свой взгляд. Танец закончился и я вернулась к Габриелю.

— Пойдем со мной, — сказала я ему, потянув за рукав.

— Куда? — не смотря на меня спросил он, гася сигарету.

— Да пойдем, не съем я тебя, — с насмешкой проговорила я.

— Ох, так ли это? Русские женщины очень кровожадны, — сухо сказал Габриель, но все же проследовал за мной.

Выйдя из зала, я повела его по длинному коридору, который вел к лестнице на крышу. Скинув с себя туфли и взглядом показывая ему, чтоб лез за мной, босиком стала подниматься наверх. Приподняв люк, я выползла на крышу здания и со смехом наблюдала за немцем, который скривился от вида пыли и грязи, которой было все укрыто, сказала:

— Ты чего, на крышу в жизни никогда не залазил?

— В парадной одежде нет.

— Ой, да брось ты, одежда это всего лишь тряпка, ты на красоту посмотри, — прошептала я, указывая на багряный закат солнца за далекими, еще голыми деревьями, которые словно стражи стояли на горизонте.

Габриель, накинув мне на плечи свой китель, как обычно с насмешкой произнес:

— Холодно, застудишь еще свою спину. Чем тогда вертеть будешь перед рейхскомиссаром?

— Да прекрати ты уже! Ты смотри лучше, — произнесла я, улыбаясь и кутаясь в пахнущую его мужским запахом одежду. — Когда я потеряла родных, то залазила на крышу самого высокого дома и кричала, со всех сил кричала, до изнеможения.

Я, конечно, не уточнила, что такому виду психологической разгрузки меня научила Аида Львовна в разведшколе.

— И что, становилось легче?

— Легче.

Немец только фыркнул.

— Нет, правда, ты попробуй. Вот так, — сказала я и заорала во все горло что есть мочи.

— Слушай, ну я знал, что ты сумасшедшая, но не думал, что настолько, — усмехнулся он.

Я взяла его за руку и, легонько подтолкнув к краю крыши и сделав пару шагов назад, сказала:

— Давай, Габриель, кричи.

Он постоял, немного поколебался и издал крик, наполненный томящейся где-то глубоко внутри болью, которая, я знала по себе, может держать стальными тисками и не давать спокойно жить и свободно дышать. Спустя мгновение он замолчал, тяжело дыша. Холодный ветер развивал его модно подстриженные волосы, но он словно не чувствовал его. Он смотрел куда-то далеко, или высоко, как будто в надежде, что его услышат те, кто теперь там, в мерцающей синеве безмолвного неба.

— Легче? — прошептала я, тихонько подойдя к нему.

— Легче, Катя, — закрыв на миг глаза проговорил Габриель и повернувшись ко мне сказал таким не свойственным ему простым тоном, — спасибо.

— Пожалуйста, будешь мне должен, — склонив голову набок, проговорила я, стараясь развеять напряженную обстановку.

Он усмехнулся и поцеловал меня в холодный нос.

— Да ты замерзла! Пойдем вниз, заболеешь еще.

— Нет, подожди, я еще хочу что-то тебе показать, всего минутку. Посмотри туда, далеко-далеко. Что ты видишь?

Габриель изумленно поднял бровь и начал перечислять:

— Ну… Солнце садится, деревья голые, снег, вороны летят, возвращаясь на ночь к себе в гнезда, не знаю….

Я же, став у самого края крыши и набрав полные легкие холодного воздуха произнесла, не оборачиваясь к немцу:

— А я вижу Родину! Ты понимаешь? Родину! Вот чем мы отличаемся. Ты видишь просто землю, природу. А я Родинууууу, — прокричала я громко в ночную тишину. — Вот почему вы здесь чужие.

Габриель только кивнул мне в ответ. Все он понимал, этот взрослый умный человек со своими жизненными ранами в сердце. Понимал, но шагал по своей дороге, я же упорно шла по своей.

— Ладно, пошли назад, а то и правда холодно, — с улыбкой кутаясь в его китель пропищала я.

Спустившись с крыши и приведя свою одежду в порядок, мы прошли в зал, где все так же неизменно шли разговоры, дымили сигареты и лилось рекой вино. Габриель стал снова тем же Габриелем, только уже без грусти в глазах. Притянув меня к себе, он усмехнулся:

— Потанцуешь со мной, сирена?

— Почему бы и нет, — показав ему язык ответила я.

Он провел рукой по моей обнаженной спине и у меня по коже побежали мурашки. Я же, обняв его за шею и ласково целуя в мочку уха прошептала:

— На мне совершенно нет нижнего белья, — и невинно захлопала