Я поправила вас, когда вы назвали меня Катрин, не потому, что не уважаю вас или немецкие нюансы произнесения женских имен. Просто я — Катерина. Меня назвали так мои покойные родители и я, чтя их память, хотела бы ею и оставаться. Немецкая форма имени, Катрин, мне чужда.

Во взгляде оберста промелькнуло что-то похожее на уважение.

— Умная девушка, и смелая, уважаю и то и другое в женщинах. Хорошо, я одобряю, — проговорил оберст, повернувшись к Габриелю и Алексу.

Габриель едва сдержал вздох облегчения. Боже, а какое облегчение испытала я!

Оберст встал из-за стола и направился к выходу, но остановившись возле меня спросил:

— Такой отменный немецкий, как такое возможно?

— Бабушкина заслуга и прекрасный природный слух.

— Похвально. Я слышал вы играете?

— Да, хорошо играю.

— В субботу я бы хотел попросить вас исполнить что-то. Я буду давать ужин в честь приезда рейхскомиссара, надеюсь, что вы придете тоже. Габриель, сопроводите даму к нам на праздник, хорошо?

— Как прикажете, господин оберст.

— Ну и отлично, — проговорил оберст, еще раз окинув взглядом меня с ног до головы, и вышел из кабинета.

— Катя, у меня такое ощущение, что ты иногда не до конца понимаешь, где порой находишься, — недовольно проговорил Габриель.

— Да ладно тебе, Габриель, она ничего плохого не сказала! Было бы намного хуже, если бы она начала льстить. А так, ты же знаешь, оберст уважает честность. Я думаю она ему понравилась, — заступился за меня Алекс.

— О да, Алекс, главное, чтоб она не начала здесь направо и налево разбрасываться своей «честностью», — с сарказмом проговорил Габриель.

— Ты вспомни какие мы были в ее годы! Смелые, импульсивные, честные, мы думали, что весь мир у наших ног, горы готовы были свернуть. Она такая же, — с уважением в голосе проговорил Алекс.

— Все это хорошо, но в военное время барышням лучше молчать и скромно опускать глазки, когда военный начальник произносит ее имя на немецкий манер, — продолжал меня учить Габриель.

— А еще барышням молоденьким лучше сидеть дома у печки, у мамы под юбкой, а не просыпаться по утрам в постели у мужчины, который вдвое старше нее. Да вот только мамы нет, потому, что немцы убили, и печки нет, потому что дом сгорел, — со слезами на глазах проговорила я Габриелю и выбежала в коридор.

Найдя комнату, где можно было выпить чай, как сказала Лена, я села на стоящий посреди помещения стол и заревела.

Минуты через две дверь открылась и на пороге появился Алекс.

— Чего, опять утешать будешь? — хлюпая носом спросила я.

— Если надо, то буду, — усмехнулся Алекс и сел рядом. — Ты не обижайся на него, он просто за тебя переживает, это же видно.

— Да ему все не так, не так сказала, не то сделала! — прошептала я.

— Он за тебя в ответе теперь.

— Чего это в ответе? У него женщин стая целая в койке побывала, и чего-то ни за одну из них ответ не держит.

— Вот ты и сама дала ответ себе, почему. Потому что ты для него не одна из той вереницы проходящих мимо женщин, — Алекс сжал мою ладонь своей сильной теплой рукой и вышел из комнаты.

Я заревела еще пуще прежнего. Да что ж такое-то! Что вообще такое происходит?! Любовь она для гражданских, тут война. Какое может быть «держит ответ»? Но хорошо поревев я почувствовала себя лучше. Вздохнув, привела себя в порядок, умылась холодной водой и когда перестала быть похожей на кролика с красными глазами, налила две чашки чая и пошла в кабинет к Габриелю.

— Чай будешь? — обиженно пробурчала я, заходя с подносом.

— Буду, — усмехнулся он и убрал со стола бумаги.

— Обещаю больше не дерзить оберсту вашему, — пробормотала я не поднимая глаз.

— Ты сама то веришь в то, что говоришь? — спросил немец.

— Нет, — подумав ответила я и он зашелся звонким смехом.

Затем он притянул меня к себе и усадил на колени.

— Ребенок ты еще, Катерина, ребенок, — задумчиво проговорил он и поцеловал меня в макушку.

Так и прошел мой первый день работы на благо третьего рейха, будь он неладен!

ГЛАВА 15

На следующий день я решила прийти на свою новую злополучную работу пораньше. Благо ночевала у Ани и смогла опередить вечно пунктуального Габриеля. Без четверти восемь на входе все было как обычно, проверка документов и прочие скрупулезные нюансы педантичной озабоченности немцев. Помня, что переговорную убирают в восемь, я пулей залетела к себе в кабинет. Швырнула сумку на кресло я схватила какую-то папку с документами на столе у Лены и приняв спокойный вид вышла в коридор и направилась в сторону заветной комнаты. Возле лестницы стоял солдат со скучающей физиономией, я прошла мимо него с важным видом незаменимого для рейха человека и очутилась возле переговорной. Дверь в комнату была приоткрыта, из нее доносился звук шуршащей швабры и лязганье железного ведра. Благо охраны в этот момент возле кабинета не наблюдалось. Дернув на себя дверь, я быстро зашла в комнату, чем ужасно испугала молоденькую уборщицу, девушку лет семнадцати, которая выронив тряпку из рук стояла и не зная, что ей делать, смотрела на меня. Я же сделала строгий вид, подошла и, положив папку на стоящий у окна стол, грозно спросила девушку:

— Давно натирали воском паркет?

Девушка, казалось, готова была провалиться сквозь землю. Прерывисто вздохнув она пролепетала:

— Дак, давеча только вчера, мадам.

Я с видом специалиста по уборкам прошла по всей комнате, делая вид, что осматриваю паркет, а сама тем временем запоминала обстановку. Комната была достаточно большой. У окна стоял длинный стол для переговоров, в углу красовался сейф, два больших окна обрамляли тяжелые гобеленовые шторы с ламбрекенами, а одну стену полностью занимал большой шкаф, заполненный какими — то бесчисленными свитками, увидав которые у меня так и зачесались руки. Рядом с этим шкафом была дверь, заглянув за которую, я поняла, что здесь, скорее всего, находится какой — то архив. Чрезвычайно довольная тем, что у меня так легко получилось попасть в святая святых немцев и сориентироваться здесь, я развернулась и, забрав папку со стола, одобрительно кивнула:

— Хорошо, продолжайте в том же духе, — вышла в коридор и вернулась в