этот вопрос: «Чую!» в комментируемых стихах помещена в контекст жесткого разбирательства (отсюда обращение «сволочь») «право имеющих» с потенциальным чужаком. Именно поэтому отвечающий как бы ненароком подчеркивает, что он «местный» (свой), то есть полноправный участник диалога. Характеристика «местные» в бытовом языке советского времени часто подразумевала агрессивно настроенных по отношению ко всем без исключения не местным подростков и юношей. Например, «деревенские» противостояли «городским», жители окраин – выскочкам из центра, провинциалы – москвичам и ленинградцам, но могло быть (хотя и гораздо реже) наоборот. Вместе с тем, называя себя «местным», нарратор отстаивает право судить о России и Советском Союзе с точки зрения своего, не деликатничая и не впадая в умиление. Ср., например, сходную риторическую конструкцию в ст-нии С. Есенина «Я иду долиной. На затылке кепи…» (1925): «Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий, / Памятью деревни я ль не дорожу?» (Есенин 4: 224). Употребляя идиому «нос воротить» (выражать презрение, привередничать), К. возвращает буквальный смысл стертой метафоре, как и в случае с первым стихом «Вступления» («Пахнет дело мое керосином»).

27

Политурой, промасленной робой,

Ольфакторный сюжет вновь перескакивает от благоухания к промышленно-химическим неприятным запахам. Здесь мы впервые окунаемся в нарочито взрослый мир советского рабочего класса, с воображаемым представителем которого, как можно предположить, ведется диалог в предыдущем стихе. Уже упоминавшаяся нами выше политура – изобретенный в XVIII в. и получивший широкое распространение в викторианской Англии лак, представляющий собой спиртовой раствор смолистых веществ и предназначенный для придания мебели изысканного вида, полировки. Однако в этом стихе имеется в виду, скорее всего, репутация политуры как дешевого (а чаще – бесплатного, украденного по месту работы) заменителя питьевого алкоголя. Ср. в ст-нии К. «Ветер перемен» из поэмы «Песни стиляги» (1986): «Что ж ты жрешь политуру, подлец?» (Кибиров 1994: 31). Это опасное (иногда смертельно) обыкновение восходит, видимо, еще к Первой мировой войне, когда в России был введен сухой закон. Перед употреблением политуру старались очистить (зимой – вымораживая спирт, в другие времена года – связывая и отделяя неспиртовые составляющие механическими способами). Ср. у Вен. Ерофеева: «Не буду вам напоминать, как очищается политура, это всякий младенец знает. Почему-то в России никто не знает, отчего умер Пушкин, а как очищается политура – это всякий знает» (Ерофеев: 55)[47]. Приведем здесь соображения О. А. Проскурина о комментируемом стихе: «Строго говоря, здесь перед нами семантическая игра: запах политуры и промасленной робы – это, в принципе, вполне почтенный запах производства. Ср. в сочинении Дж. Родари – Самуила Маршака „Чем пахнут ремесла?“: „Пахнет маляр / Скипидаром и краской. / <…> / Блуза рабочего – / Маслом машинным…“. Кибиров с озорством деконструирует подобные сыздетства знакомые мифологизированные картины созидательного труда (и, вероятно, стишки Джанни Родари помнит и имеет в виду). Игровое озорство и состоит в том, что он „ничего такого не сказал“ – а в воспитанном советской жизнью читательском восприятии ряд „политура – роба“ немедленно перекодируется в алкогольный план, с соответствующими смежными ассоциациями продукта – потребителя» (ЖЖ8). Отметим также, что те, кто пил политуру, иногда заменяли ее нейтрально звучащее название ласковым – Полина Ивановна (сравните с именованием клея БФ, также выступавшего в роли алкогольного суррогата, Борисом Федоровичем) (подсказано нам А. Л. Осповатом).

Судьба существительного «роба» в России замысловата – первоначально, еще в XVIII в., это слово (от фр. robe) означало «нарядное длинное женское платье», затем, в веке XIX-м, как можно предположить, оно вторично проникло в язык «снизу» другим путем – из морского арго, уже восходя к однокоренному итальянскому «roba» = «одежда» (ср.: Фасмер, III: 487). Теперь слово стало относиться к мужским свободным матросским, арестантским и рабочим рубахам из грубой и прочной ткани (холст, брезент). Последнее значение в конце концов начинает доминировать, и промасленная роба становится метонимической приметой рабочего человека. Ср., например, в ст-нии «Идет купаться портовой рабочий…» (1936) А. Штейнберга: «Все стерлось: берег, жилистое тело, / Замасленная роба на песке» (Штейнберг: 111).

28

русским духом,

Эта хрестоматийная пушкинская цитата неоднократно подвергалась ироническому переосмыслению, причем зачинщиком в обыгрывании двусмысленности выступил сам автор «Руслана и Людмилы». Вступление к поэме создано в Михайловском в 1824–1825 гг. Тогда же, в начале ноября 1825 г. Пушкин писал Вяземскому: «Ты уморительно критикуешь Крылова; молчи, то знаю я сама, да эта крыса мне кума. Я назвал его представителем духа русского народа – не ручаюсь, чтоб он отчасти не вонял. – В старину наш народ назывался смерд (см. госп.<одина> Кар<амзина>)» (Пушкин 13: 240). Ср. ниже коммент. к стиху «Русью пахнет, судьбою, говном» (с. 131).

29

едрить-колотить!

В еще одной публикации «Вступления» – «долбить-колотить» (Кибиров 1991а: 47), и это позволяет предположить, что первое слово комментируемого микрофрагмента представляет собой подцензурную замену первоначального (и уж точно подразумеваемого) «ебать» (так и было напечатано в первой публикации поэмы в нью-йоркском альманахе «Время и мы»). Присказка «ебать (или «етить») – колотить», как и многие ругательства такого типа, не несет никакой специальной смысловой нагрузки, кроме своеобразного украшения речи говорящего, а также усиления экспрессивности его реплики (как в данном случае) и/или выражения его удивления («Ебать-колотить, ты что натворил тут?!»). В некотором смысле «едрить-колотить» в комментируемом ответе есть почти симметричная риторическая реакция на «сволочь» в откомментированном выше вопросе.

30

Вкусным дымом пистонов,

У некоторых сверхаккуратных мальчиков свернутые пистонные ленты хранились в специальных коробочках

Дым пистонов игрушечных пистолетов пахнет порохом. Примечательно, что нарратор как бы забывает об этом, оценивая запах с детской точки зрения. Мемуарист из поколения автора СПС рассказывает: «Пистоны продавали круглые, размером с конфетти. Их клали в пистолет по одному. Одна сторона этих пистонов была синяя, слегка в фиолетовый, а другая – произвольной окраски, иногда даже с обрывками букв (из газетной бумаги, что ли?)» (ЖЖ9). Часто мальчишки подкладывали круглые пистоны на трамвайные рельсы, хотя никакого смысла в этой забаве не было (трамваи упорно не желали сходить с рельсов, а звук все равно был не слышен за грохотом транспорта). С конца 1960-х гг., когда в продаже в СССР появились игрушечные пистолеты-автоматы с лентопротяжным механизмом, пистоны для них стали изготовлять в виде узких лент. Поскольку такие пистолеты имелись далеко не у всех мальчиков, а имевшиеся часто ломались, пистонные ленты, как правило, раскладывали на асфальте или твердой земле, а затем били по каждому пистону камнем, ради оглушительного звука и «вкусно» пахнущего пистонного дыма. Или быстро проводили по всей ленте тем же камнем, добиваясь эффекта «очереди». Не следует также забывать об обсценной семантике слова «пистон» (= coitus) в разговорной речи.

31

карбидом,