всех столпов, выше флагов на башнях, и выше

коммунизма заоблачных пиков…

Хлеб наше богатство!

Хлеб всему голова!

Но не хлебом единым

живы мы, не единым богатством насущным.

Нет! Нам нужно, товарищ, и нечто иное,

трансцендентное нечто, нечто высшее,

свет путеводный, некий образ, символ —

бесконечно прекрасный и столь же далекий,

и единый для всех – это ты, колбаса, колбаса!

(Кибиров 1994: 27)

«Колбасные» мотивы возникают у К. и в послании «Л. С. Рубинштейну» (1987–1988): «Лишь продукты пропитанья / вкус наш радуют подчас… / Но готовься жить заране / без ветчин и без колбас!» (Кибиров 1994: 160). Ср. также лейтмотивное упоминание колбасы («А в магазинах разные колбасы») в послании Д. А. Пригову «Любовь, комсомол и весна» (1987): «И будут колбасы в магазинах, / а в сердцах любовь и пламень молодости нашей!» (Кибиров 1994: 191). Ср. в интервью К.: «Чего хотел наш гражданин на закате советской власти? Чтобы все было по-прежнему, только еще чтоб музычка звучала повеселее, а по телевизору девчонок голых показывали. Желательно еще наличие колбасы в магазине, но, в общем, это не принципиально» (Кибиров 2008а).

Еще раз отметим осознанную автором тавтологичность этих стихов, обманывающую ожидания читателя, уже привыкшего к быстрой смене запахов (нам еще встретится этот прием), и имитирующую нарочито примитивную дилетантскую поэтическую манеру. Мало того – в финале комментируемого фрагмента мы встречаем риторический жест сродни пушкинскому «на, вот возьми ее скорей». Нарратор как бы реагирует на подразумеваемую усталость читателя от повтора, но «все равно» не может не повторить еще раз. Одновременно такое подчеркивание заставляет предположить подразумеваемую тут обиходную эвфемистически-обсценную семантику слова «колбаса» (как метафорической замены «membrum virile»), связывающую этот стих со следующим.

43

Неподмытым общаговским блудом,

Поскольку в студенческих и рабочих общежитиях не только биде (о котором советские люди слыхом не слыхивали), но и душа в каждой комнате не было, решение вопросов личной гигиены становилось иногда весьма затруднительным. М. Немиров вспоминает: «В общаге нашего Тюменского госуниверситета в 1980-е на 5 этажей, 150 комнат был один душ на первом этаже, работал через день – день М, день Ж; часто вообще не работал – засор, нет горячей воды и т. д. На этажах была умывальная комната – 2 на этаж – без горячей воды» (ЖЖ16). Не радикально отличалась в то же время ситуация на другом конце СССР: в общежитии филологов Тартуского университета (Эстония) работала одна душевая на 100 комнат (как, скорее всего, и в Тюмени, там было несколько душевых кабин, но очереди на помывку выстраивались изрядные).

44

и бензином в попутке ночной,

Этот стих понятен современному читателю и без комментария, отметим только, что существительное «попутка» (машина, водитель которой за деньги или бесплатно подхватывает стоящего на дороге и «голосующего» потенциального пассажира), знакомое практически каждому человеку, очень мало освоено поэзией, в том числе и песенной (поэтический подкорпус национального корпуса русского языка не дает ни одного примера). Включая это слово в текст «Вступления», К. как бы консервирует, сохраняет его для вечности. Слово «попутка» рядом с мотивом страсти встречается также в «Балладе о солнечном ливне» (1988) К.:

В годы застоя, в годы застоя

я целовался с Ахвердовой Зоей.

Мы целовались под одеялом.

Зоя ботанику преподавала

там, за Можайском, в совхозе «Обильном».

Я приезжал на автобусе пыльном

или в попутке случайной. Садилось

солнце за ельник. Окошко светилось.

(Кибиров 2001: 71)

Еще следует заметить: советский бензин пах гораздо резче нынешних очищенных сортов, а ароматизирующих воздух салона средств, с которыми в первую очередь будет ассоциироваться случайная попутка у читателей более поздних поколений, в те времена не водилось.

45

пахнет Родиной – чуешь ли? – чудом, / чудом, ладаном, Вестью Благой!

Еще одно резкое переключение тематического и стилистического регистра. Давая ответ на вопрос «Чуешь?» в четвертый раз во «Вступлении», К. от перечисления бытовых, иногда низких реалий советской жизни неожиданно переходит к высоким символическим образам, знаком чего становится употребление слова «родина» с большой буквы. Это слово для автора СПС и многих его современников было изрядно скомпрометировано официальной риторикой. Однако здесь оно для К. связывается не с привычным для советской поэзии перечислением «лесов, полей и рек», а с чудом рождения и воскресения Христа (может быть, поэтому само существительное «чудо» повторяется дважды и откликается в фонетике вопроса), запахом церковного ладана и Благой Вестью (именно так на русский язык переводится греческое слово «евангелие»). Благая Весть, которую Христос принес на землю, – это весть о приближении Царствия Божия (Мк 1: 15). Благовещением называется и возвещение архангелом Гавриилом Деве Марии о будущем рождении по плоти от нее Иисуса Христа (Лк 1: 28–33).

Напомним, что в 1987 г. церковь еще не была обласкана советским государством (роман между ними начался годом позже, когда празднованию тысячелетия крещения Руси был придан официальный статус). Поэтому соседство в комментируемых стихах «Родины» с «Благой Вестью» и «ладаном» еще ни в какой степени не было данью все той же официальной риторике. Рифма высокого слова «чудо» с библейским же, но низким «блудом» еще больше усиливает контраст между комментируемыми стихами «Вступления» и теми, что им предшествуют; ср. также значимую анафору «блудом» – «благой».

46

Хлоркой в пристанционном сортире,

В 1992 г. знаменитый русский художник-нонконформист Илья Кабаков построил точную копию пристанционного сортира для выставки в немецком городе Касселе

Снижая пафос, К. возвращается к низкой образности. Здесь самым известным его предшественником в русской литературе был Вен. Ерофеев, который спрашивал читателя в поэме «Москва – Петушки» (1969): «Вы сидели когда-нибудь в туалете на петушинском вокзале? Помните, как там, на громадной глубине, под круглыми отверстиями плещется и сверкает эта жижа карего цвета?» (Ерофеев: 115). А вот как описывает пристанционный туалет советского времени младший современник К.: «Это обычно было неказистое одноэтажное здание, выкрашенное ядовитой желтой или серой краской. Унитазы, естественно, отсутствовали, вместо них в полу были пробиты овальные «очки». Хлорка была рассыпана так щедро, что нестерпимо ела глаза. Цель – забивание запаха дерьма, которым был обильно унавожен пол» (ЖЖ17). На самом деле, хлорной известью (в бытовом обиходе всегда называвшейся «хлоркой») общественные туалеты обрабатывали не с целью сомнительной дезодорации, а с целью дезинфекции. О том, «как злая хлорка щиплется в ноздре», в поэме «Сортиры» (1991) вспоминал и сам К. (Кибиров 2001: 207).

47

хвоей в