другом пути я жила бы счастливо». Сердце сжалось. Но Мисаки сама решила порвать с Харуто. Поэтому не имела морального права жалеть.

Когда Аяно ушла, девушка вытащила из ящика розовый чехол для ножниц.

«Мне показалось, это прямо ваш цвет». – «То есть?» – «Как лепестки сакуры… Вам очень идет».

Девушка вспомнила его улыбку и поняла, что все еще любит Харуто. И осознала, как безнадежно соскучилась.

«Это ж надо…» – бросил он, когда девушка объявила о разрыве. И совершенно справедливо. Мисаки сама считала, что это ж еще додуматься надо. Она очень жестоко его бросила.

«Прости, Харуто…»

Девушка крепко прижала чехол к груди, чтобы улыбка любимого не ускользнула из ее памяти.

Со следующего дня Мисаки стала помогать на кухне. Резала овощи, нанизывала курицу на шпажки. В старшей школе ей часто поручали такие задачи. Когда родители погибли, брат бросил университет и унаследовал идзакаю. Он никогда раньше ничем подобным не занимался, потому на первых порах, пока дело не встало на рельсы, брат с сестрой вместе трудились, чтобы поддерживать кафе на плаву. Теперь, когда они снова вдвоем готовились к вечернему открытию, на Мисаки нахлынули теплые воспоминания о тех днях.

Мисаки работала не покладая рук. Только тогда она забывала о болезни. Поэтому девушка трудилась так упорно, что Такаси за нее беспокоился.

Она не хотела, чтобы ее видели постоянные клиенты, а потому помогала только до открытия и после закрытия. А ее отсутствие брат объяснил тем, что она «съехалась с парнем».

Когда идзакая открывалась, Мисаки уходила гулять. Густо красилась, сверху еще и надевала маску, и где-то час гуляла по округе, стараясь не привлекать к себе внимания. Камия велел ей двигаться каждый день, чтобы мышцы не атрофировались.

«Все в порядке, я пока держусь…» – успокаивала себя Мисаки и ревностно продолжала бродить по вечернему району. Она отчаянно боролась со стремительным приближением старости.

Незаметно пролетел сентябрь, а в октябре тело начало меняться.

Как-то утром, заглянув в зеркало, девушка вздрогнула. Она отчетливо увидела морщины, а кожа посерела. Мимические мышцы ослабли, и щеки стали обвисать.

Рука с зеркалом задрожала.

Девушка до боли ясно осознала, что стареет.

С того самого дня ее окончательно заклинило. Она закрашивала каждый седой волос и наносила макияж даже тщательнее, чем прежде. После ванны больше часа мазалась всякими кремами и занималась прочим уходом, как одержимая соблюдала самую полезную диету для кожи. Однако на следующем же осмотре в больнице отметили еще и снижение тонуса мышц и прогрессирующий иммунодефицит. С каждым новым анализом сердцем овладевали все большие страх и безысходность.

Как-то раз, ближе к вечеру, Мисаки таращилась в телевизор и вдруг подумала: «А у этих лица такие же, как вчера. И у Такаси, и у Аяно. Никто за день не изменился. Кроме меня. Мое время течет в десятки раз быстрее, чем их. За что мне все это…»

Ее так взбесили жизнерадостные улыбки ведущих, что девушка швырнула в них пультом.

– Что такое? – с беспокойством спросил Такаси, появляясь на пороге кухни: он как раз готовил обед.

Мисаки пришла в себя и улыбнулась:

– Нет-нет, ничего.

Она уже привыкла изображать на лице улыбку.

По мере того как дурнело лицо, слабели и мышцы. В последнее время помощь с готовкой и уборкой давалась ей тяжело. Если Мисаки работала стоя, то ноги и поясница вскоре начинали ныть. Мышечная масса уходила, и тело все с большим трудом поддерживало само себя. Но если бы призналась Такаси, то только огорчила бы его. Так что девушка пересиливала себя и работала как прежде. Не станет помогать – больше времени просидит в комнате лицом к лицу с болезнью. И еще яснее осознает, что стареет. Поэтому Мисаки нацепляла улыбку и радостно спрашивала:

– Такаси, может, еще с чем помочь?

Вот только закончились эти превозмогания тем, что однажды у Мисаки подскочила температура и она упала в обморок. Такаси встревожился не на шутку и хотел отвезти ее в больницу, но Мисаки только мотала головой и повторяла, что не хочет.

«Только не в больницу. Там я почувствую себя больной…»

– Все хорошо. Отосплюсь – и снова буду в порядке! – заупрямилась Мисаки и сбежала в постель.

Жар не проходил, и в полубреду девушка буравила глазами календарь, который висел на стене. Прошла первая неделя октября. И тут, глядя в стройные ряды чисел, она кое-что вспомнила.

«А ведь на следующей неделе годовщина смерти родителей».

К следующей неделе температура спала, и они с братом поехали на кладбище.

Такаси напрочь забыл про годовщину и рассмеялся, когда Мисаки ему напомнила: «А ведь и правда!»

Однако девушка быстро сообразила, что он только притворяется.

«Просто переживал, как я поеду на могилу. Потому что волей-неволей вспомнишь о смерти…»

Они купили у станции ритуальных цветов и отправились на кладбище. Давно вместе туда не выбирались. Пока Мисаки работала в парикмахерской, не могли подгадать время, чтобы оба были свободны. Наверняка родители, наблюдая за ними с небес, обрадовались, что дети наконец пришли вдвоем.

В ясном и высоком осеннем небе над ними степенно кружились черные коршуны. Тянул ветер, немного зябкий для одного только кардигана горчичного цвета. Мисаки потерла друг о друга ладони, чтобы согреть их, и Такаси, чистивший надгробие, обратил на это внимание и укрыл плечи сестры спортивкой.

Гости зажгли благовония и сложили руки в молитве.

«Папа, мама, я заболела. Говорят, лечения нет. Я очень быстро состарюсь. В последнее время у меня вся кожа в морщинах, сил ни на что не хватает. Мне кажется, я постепенно теряю контроль над телом. Знаю, что мои слова вас расстроят… Но один раз все-таки скажу. Папа, мама, почему же вы не дали мне здоровое тело? Я так не хотела болеть. Хотела прожить долгую здоровую жизнь… Простите. Знаю, что жестоко вас упрекать. Я неблагодарная дочь. Но ничего не могу с собой поделать: я так думаю. Я хотела бы родиться здоровой. Наверное, нельзя придумать более ужасных слов. Может быть, за жестокость и расплачиваюсь».

– Мисаки? – окликнул ее брат, и девушка открыла глаза. – Пошли домой.

Однако Мисаки не сдвинулась с места.

– Что с тобой?

– Через год я уже сама буду в могиле.

Такаси вымученно улыбнулся и пробормотал:

– Хватит глупости говорить.

– Какие еще глупости?

– Не думай об этом. Будешь болтать всякий бред – я на тебя рассержусь!

– Как тут не думать… – Голос у Мисаки еле заметно задрожал, и она сжала кулаки. – Понятное дело, буду думать! – зло крикнула девушка. Но тут же извинилась: – Прости.

«Я правда ужасная. Я