душераздирающие крики постепенно хрипнущей Сандан наступил вечер четвёртого дня этого нового года.

В этот день вся Счастливая деревня молчала, как мёртвая.

Говорят, каждого ребёнка в деревне призвали к очагу и устроили строгий допрос, но допрос этот был очень интересный. Никто не спросил своего ребёнка, не он ли бросил петарду, а говорили, дескать, этот жалкий Гэла действительно, может быть, обвинён понапрасну, «так вот, ты не видел, кто бросил ту петарду?»

Выросшие в эти годы борьбы дети были крепко связаны, как одно нерушимое братство. Такие расспросы не могли сломать их молчание. Взрослых это не слишком обеспокоило, ведь они же спросили, значит, теперь можно забыть об этом.

Ещё говорят, что, когда стемнело, с верхнего этажа дома Эньбо кто-то спускался.

Некоторые говорят: «Это лама Цзянцунь Гунбу спускался с верхнего этажа, сказать Сандан, что никто в их семье не говорит, что Зайца ранил Гэла. Но все сельчане так говорят, особенно сельские дети все так говорят, они не могут не верить, но и не полностью верят. Вот только в их семье правда не хотят, чтобы потом эти два ребёнка играли вместе, у этих двух несчастных детей жизни несовместимы, так предопределено судьбой».

В деревне настойчиво повторяли, что лама Цзянцунь Гунбу ещё дал Сандан потихоньку шарик драгоценного лекарства, которое лично держал ещё прошлый живой будда. Именно эта пилюля спасла жизнь Гэле.

Всё разговоры, одни говорят так, другие сомневаются. Сомневающиеся сочиняют новые версии, они говорят, что в тот день спускался вниз не лама Цзянцунь Гунбу, а Эньбо. И что это Заяц заставил его спуститься вниз. Этот Заяц такой добрый ребёнок, от причитаний Сандан его испуганная, отлетевшая было душа вернулась в тело.

Он сказал:

– Эту петарду бросил не брат Гэла.

Лэр Цзинцо сказала:

– Тогда кто бросил, ты видел?

– Я не видел.

– Ты не видел, как же так уверенно говоришь, что не он бросил?

Заяц заплакал:

– Мама, умоляю тебя, не надо так говорить, мне страшно.

Лэр Цзинцо посмотрела на отца ребёнка:

– Слышите, он боится, в этом мире не выживут те, кто боится, и те, кто притворяются добрыми и справедливыми.

Говоря такие слова, эта красивая женщина была серьёзной и строгой, как богиня, возвещающая истину.

В эту минуту Эньбо ощутил в душе почтительный страх перед этой женщиной. Потому что истина, которую она возвещала, не была буддийской истиной. Это не была и та истина, в которую верит человек, обратившийся сердцем к добру. Именно такая истина сейчас прокладывала себе широкую дорогу.

Заяц приподнялся и сказал:

– Я клянусь, если брат Гэла правда бросил эту петарду, то один из нас – или я, или он – умрёт.

То, что ребёнок поклялся жизнью, потрясло и напугало взрослых. Передают, что покинувшая тело Зайца от испуга душа его в этот миг вернулась, Заяц встал и протянул отцу руку, сказав:

– Идём со мной вниз.

Отец тут же послушно встал.

– Пойдём вниз, мне надо сказать одно слово маме брата Гэлы.

Эньбо сейчас же повёл Зайца вниз.

Как рассказывают, Заяц, с замотанной бинтом в больнице Шуацзинсы шеей, стоял, прислонившись к дверной раме, смотрел на Сандан и улыбался обессиленной улыбкой.

Сандан бросилась перед ребёнком на колени, сказала:

– Какой же ты добрый, какой же ты хороший!

Заяц сказал:

– Мама Гэлы, идите к себе, скажите брату Гэле, я знаю, что не он пролил мою кровь, он сам должен знать, я никогда не поверю, что это он сделал.

– Но мой сын умрёт…

– Нет, не умрёт, я поклялся, он не умрёт. Потому что это не он ранил меня; а когда моя рана заживёт, мы будем играть вместе. Я люблю его.

Эньбо сказал:

– Не потому, что у нас, взрослых, в сердце ненависть; все так говорят, мы же не могли не поверить! Раз ребёнок так говорит, ты спокойно ступай к себе.

Сандан поднялась с земли, пошла домой передать эти слова. Говорят, что, когда Сандан пересказала эти слова Гэле, он протяжно вздохнул и заснул со спокойным сердцем, жар начал понемногу спадать.

Со всеми этими пересудами Новый год в Счастливой деревне получился довольно интересный.

Раньше на Новый год собирались у храма, были традиционные песни и танцы, но это всё вещи старого общества, при новом общественном строе все эти вещи, как и положено старым вещам, ушли в прошлое. В новом обществе Новый год стал чисто материальным Новым годом: приехавший на Новый год грузовик привёз полагающиеся на каждого человека полфунта водки, фунт арахиса и на каждого по пятьдесят штук конфет на палочке. Вот такие всё хорошие вещи людям Счастливой деревни в этот чисто материальный Новый год.

Конечно, были ещё сплетни по поводу неизвестно кем раненного Зайца, а также порождённые этими сплетнями разные разговоры. Внешне Счастливая деревня по-прежнему была погружена в мёртвый покой, но где-то в глубине души у людей эти разговоры что-то шевелили.

На седьмой день Нового года тяжёлая болезнь начала отступать, и Гэла, держась за стену, медленно выбрался из дома наружу, обессиленно сел на подстилку из овечьей шкуры, припав спиной к стене дома; видно было, что ему тяжело поднять веки, некоторые нарочно ходили перед ним туда-сюда, но у него, похоже, даже не было сил раскрыть глаза.

Именно в этот день родилась ещё одна новая сплетня.

Говорили, что Гэла вовсе не потому поправился, что семья Эньбо простила его, и не потому, что сам раненый Заяц жизнью своей поклялся. А в один из дней поздно ночью какой-то таинственный мужчина скрытно приходил в тот маленький домишко. Этот мужчина принёс кусочек уже много лет назад исчезнувшей опиумной пасты. Эту курительную пасту развели водой, влили в Гэлу по чуть-чуть, и он понемногу успокоился, жар тоже постепенно ушёл. Такой способ в прошлом люди Счастливой деревни часто использовали для борьбы с недомоганиями и болями. Помогал этот способ.

Этот мужчина был родной отец Гэлы, можно не сомневаться.

Но кто же он? Все задавали этот вопрос.

Это была просто замечательная сплетня, любопытство у людей было подогрето ещё сильнее. Однако ответ их не удовлетворил. По рассказам, сама Сандан тоже не знала, кто этот мужчина. Люди говорили, что на кровати Сандан побывало так много мужчин, она сама не помнит, не знает, кто из них, как, дескать, тут разберёшь, который. Самое главное, что эти мужчины приходили и уходили всегда без огня, в полной темноте, Сандан даже не могла видеть их лица.

Седьмой день кончился, людям надо было выходить в поля на работы.

Обычно