Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Счастливая деревня успокоилась.
С горного склона за деревней доносились удары топора, там рубили большие деревья. Кроме грохота падающих тысячелетних деревьев, в деревне не было слышно никаких других звуков. Сверху лились яркие лучи солнца, неся в зимний день немного долгожданного тепла.
Гэла представлял себе, как падают эти большие деревья.
Острое лезвие топора раз за разом врезается в основание ствола, во все стороны летят свежие щепки, пахнущие свежей сосновой смолой. Зарубки на теле дерева становятся всё глубже и глубже, наконец, оставшаяся древесина уже не может удержать тяжёлое тело большого дерева, она разламывается со стоном, как стонет человек, когда ему больно, тело дерева начинает крениться, огромное дерево, росшее тысячу с лишним лет, валится на землю и уже больше никогда не встанет над необъятным простором, обдаваемое ветром и омываемое дождём.
12
После того как дорогу построили, вышестоящее начальство снова приехало в Счастливую деревню, уже на джипах.
Начальство провело собрание Счастливой деревни прямо на месте уничтоженного леса и распаханной пустоши. Начальство похвалило упорство и усердие людей Счастливой деревни, в то же время указав, что устроить костёр из таких хороших деревьев было большим расточительством. Эти деревья нужны великому строительству социализма. Дорога открыта, эти деревья можно вывезти с гор и сделать кирпичиком и составной частью строящегося величественного здания социализма.
Как следствие, мужчинам Счастливой деревни прибавилось тяжёлой работы. Они стали носить деревья одно за другим к обочине дороги, чтобы машины, когда приедут, увезли эти тяжёлые стволы. Такого вида работ люди Счастливой деревни не видели даже во сне за все предыдущие восемь поколений. Сейчас же они надрывающимися глотками хрипели новую, только что заученную речёвку, чтобы идти в ногу, по лицам лился пот, древесину надо было отнести туда, где её можно будет погрузить на машины и увезти куда-то прочь с гор.
Похоже, пессимистичные высказывания были недалеки от истины: дорогу открыли, люди Счастливой деревни по-прежнему ходили на своих двоих, а из-за открытия движения добавились трудовые повинности, каких раньше не бывало. У многих протёрлись и были поранены плечи, немного шла кровь, ну да это не беда, ведь кожа и мясо заново нарастут. А вот что сапоги из воловьей кожи в этих экстремально тяжёлых условиях изнашиваются значительно больше обычного, так этот ущерб, похоже, никто им не возместит.
Глаза Сандан стали совсем мутные. Она сидела одна и постоянно бормотала что-то. Никто не мог разобрать, о чём она говорит. Даже Гэла не знал.
В этот день Гэла, как только увидел, что показалось солнце, сразу вышел наружу посидеть на своей подстилке из овечьей шкуры, погреться. Силы его понемногу восстанавливались. Но в душе у него было пусто и одиноко, как внутри старого заброшенного жилища. Если бы не это странное ощущение, он физически поправлялся бы гораздо быстрее. Ему лень было даже приподнять веки. Он даже не заметил бабушку Эсицзян, которая со слабеньким, но живым Зайцем за руку шла в его сторону.
Пока Заяц слабеньким голосом не позвал его. Тогда только он медленно выпрямился и сел.
Бабушка Эсицзян нагнулась и потрогала его лоб, сказала: хорошо, хорошо, можно не волноваться. А Гэла слышал, как морщинистая кожа её рук шуршит, словно бумага.
Заяц ещё раз позвал брата Гэлу.
Гэла наконец поднял глаза и посмотрел на него. Странно, он не оживился, как можно было бы предполагать. Он увидел, что бинт на шее Зайца из белого стал замасленный и грязный. Он лениво ухмыльнулся, сказал:
– У тебя повязка грязная.
У Зайца на глазах выступили слёзы:
– Брату Гэле было так плохо, я знаю, это не ты.
Гэла равнодушно ответил:
– Ты это сказал своим, дома, и ладно. Сейчас и бабушка твоя тебя слышит. Я знаю, что не я бросил.
Заяц сказал:
– Я знаю, ты любишь меня.
У Гэлы в глазах тоже показались слёзы:
– Но те, другие, они неправы, и твоя семья тоже, они тоже неправы.
Он договорил и вздохнул по-настоящему с облегчением. Если он и не выздоровеет, если и правда умрёт, то всё же он сказал те слова, что был должен сказать, сказал тому, кому должен был сказать.
Снова зашуршала кожа рук бабушки Эсицзян, снова руки легли на его голову: «Бедный ребёнок, ты всё понимаешь…»
Она не сказала, что никто из их семьи не обвиняет его, что он и Заяц снова будут дружить, как прежде, а с той же интонацией, что и он, сказала:
– Деточка, ты же должен понять, как тяжело маме и папе ребёнка…
А Сандан тут же рядом всё причитала.
Заяц спросил бабушку:
– Что говорит мама Гэлы?
– Я знаю, что она говорит, она говорит, что новое общество – это хорошо, но в жизни людей ничего не поменялось, только работы всё больше и больше…
Сандан посмотрела на бабушку Эсицзян, и в глазах её появилась тень улыбки, что-то похожее на понимание, как будто она хотела выразить, что согласна с ней. Потом она снова отрешённо заговорила сама с собой, быстро-быстро шевеля губами.
Эсицзян кивнула и сказала:
– Я думаю, я поняла, что она говорит. Она говорит, что в старом обществе людей делили на высоких и низких, а почему-то сегодня тоже есть люди, которые ничего не делают, построили такую широкую дорогу, на машинах ездят по ней и туда и сюда, ещё более важные, чем были в прошлом большие люди на своих скакунах…
Гэла холодно сказал:
– Ладно, идите к себе домой. Эти её слова просто бред.
Бабушка Эсицзян опять похвалила Гэлу за эти слова, и тут же в глазах её появился испуг, она сказала:
– Заяц, Гэла правильно говорит, пойдём домой, взрослые вернутся, увидят, что мы здесь, и снова будут нас с тобой ругать. – Не договорив, она уже тянула ребёнка за руку, поднялась и ушла.
Гэла видел, что Заяц заплетающимися ногами