застаёт в огороде с тяпкой в руках. Так и приезжают – одни в вечернем платье, другие в шортах и сланцах, а кто с тремя орущими детьми в колясках и на руках. У Клавдии Степановны – что-то, связанное с фотографией. Что ж, бывает.

– Я насчёт отца, – напомнила она, опустив руки на колени. – Даже не знаю, что спросить, если честно.

– Давайте я вам помогу. Как вы сказали по телефону, вас интересуют перспективы, сроки, необходимость дальнейшего этапного лечения и возможность перевода обратно в Уссурийск?

Клавдия Степановна слегка шевелила губами, словно повторяя всё за доктором, а в конце согласно кивнула.

– Тут всё просто, – продолжил Максим. – Привезли его в неплохом состоянии, он готов к пересадке кожи. Сделаем это одномоментно и максимально скоро. А от пластики до выписки у нас обычно десять дней. Иногда чуть больше.

– Десять дней? – Она внезапно изменилась в лице, словно испугавшись. – Всего десять дней?

– Возможно, двенадцать, – не особо понимая, что именно так её удивило, кивнул Максим. – И можно ехать обратно. Донорские раны к этому времени уже заживают.

– Донорские раны? – непонимающе наклонила голову Клавдия.

– Места, откуда берётся кожа для пластики, – автоматически похлопал себя по бёдрам Добровольский. – В его случае это будут ноги. Раны после взятия лоскутов ведутся под повязками, которые высушиваются феном и не снимаются, а на десятый день…

Она коротко всхлипнула. Добровольский замер.

Через секунду она уже плакала. Максим смотрел на неё удивлённо и не понимал, что такого страшного и пугающего он поведал, отчего собеседница не смогла сдержать слез.

Клавдия Степановна тем временем принялась расстёгивать микроскопический замок на сумочке, ковыряя его ногтями, словно неопытный взломщик. Наконец ей это удалось, она достала маленькую пачку салфеток и принялась вытирать слезы. Спустя несколько секунд блёстками засверкали и салфетки.

– Простите, – шептала она, не в силах остановиться, – простите…

– Да это вы меня простите. – Максим подошёл ближе, не понимая, за что извиняется. – Я не ставил себе целью напугать вас какими-то подробностями.

– Не в этом… – она шмыгнула носом, – не в этом дело.

Добровольский вдруг увидел, что неподалёку у стены стоит Марченко и смотрит на плачущую Клавдию. Люба поняла, что на неё обратили внимание, и принялась дёргать ручку закрытого изнутри женского туалета, делая вид, что она здесь именно за этим. Возможно, так и было, но Добровольский чувствовал, как Марченко вслушивается в разговор. Сегодня она уже попыталась проявить неожиданное неравнодушие, рассказав Максиму про синяк у жены Кораблёва. Судя по всему, тема сочувствия не покидала её до конца никогда.

– Понимаете, – вздохнула Клавдия, и Добровольский повернулся к ней, – десять дней – это… Очень мало.

– В смысле – мало? – удивился Максим. – Да все только и хотят отсюда побыстрее домой вернуться.

Клавдия Степановна прикусила губу, подняла зарёванные глаза на хирурга и покачала головой.

– Да, наверное, так и есть. Все хотят. И, наверное, он сам хочет.

Она помолчала немного, вытерла в очередной раз глаза, убрала салфетки в карман куртки.

– Нас у него семеро. Семеро детей. Пять братьев и две сестры. Я младшая сестра… и вообще самая младшая. Так получилось, что никому он не нужен. Вообще никому. Ладно Станислав, старший, он давно в Новосибирске, семья большая, трое детей, ему не до нас. Но остальные – все здесь, в Приморье. А отец – знаете, где живёт?

– У вас?

– У него дом был, – немного успокоившись, продолжила Клавдия. – Свой дом, небольшой, в частном секторе. Я приходила, навещала его. Не часто, конечно, у меня своя жизнь, ребёнок, работа. Как не приду, он вечно пьяный и с какими-то друзьями, такими же, как он. Откуда водку брали, ума не приложу. В итоге полдома они сожгли, друзья постарались. Год назад или чуть больше. Я пыталась всех разогнать, заявление написала участковому, потом хотела признать дом непригодным для жилья, чтобы его куда-нибудь переселить.

Добровольский чуть не спросил: «А к себе взять?» – но потом вспомнил Кутузова с его блуждающим взглядом алкоголика, обездвиженными ногами, немытой головой, толстыми жёлтыми ногтями с грибком и решил промолчать. Клавдия Степановна тем временем замолчала, вспоминая всё, о чём рассказывала. Марченко, особо не скрывая любопытства, приблизилась на несколько шагов и слушала, широко раскрыв глаза.

– Я понимаю, что вы хотите сказать, – опустив голову, грустно усмехнулась Клавдия Степановна. – Нас ведь столько у него детей. Скиньтесь, купите дом или квартиру дешёвую. Дайте отцу дожить по-человечески. Думаете, я не просила братьев? Живут все неплохо, у одного даже бизнес по лесозаготовкам. Остальные, правда, бюджетники, но всё равно – могли бы что-то сделать. А в итоге – то трубку не берут, то на какие-то трудности ссылаются. «Клавдия, придумай что-нибудь, ты же у него всегда самая любимая была». А на одной любви далеко не уедешь.

Хирург был с ней полностью согласен. Не первый раз его пациентами становились люди с кучей родственников – и каждый из них ожидал каких-то активных действий от других, не от себя. Чаще всего на истории болезни писали телефон того, кто был самым слабым и не умеющим отказывать – при этом именно такие люди оказывались и наименее подготовленными к проблеме. Они, подобно Клавдии Степановне, опустив руки, молча смотрели перед собой, не понимая, что им делать, и ждали подсказок от врача.

– Невесёлая ситуация, – покачал головой Добровольский. – Я, конечно, могу его подержать ещё немного, но возникает вопрос – а с какой целью? Что вам даст, например, лишняя неделя или десять дней?

Он догадывался, что в отделении его никто не поймёт, но уже почему-то чувствовал в себе решимость помочь девушке. Она не бросила отца, приехала – возможно, ей просто нужно немного времени, чтобы принять неизбежное. Похоже, что после выписки отец поедет жить к ней, а остальным родственникам на это будет наплевать.

Клавдия посмотрела на Максима сквозь уже высохшие глаза с какой-то надеждой.

– Я хотела успеть найти для него место… Что-то вроде хосписа. Тут есть в одной деревне под Уссурийском, – торопливо заговорила она, понимая, что нужно объяснить свои мотивы максимально полно и точно. – Я готова платить, я цены узнавала. Там, конечно, недёшево, но я смогу, я потяну… Уход хороший, только у них сейчас места все заняты. Мне по секрету сказали, что бабушка одна вот-вот… Говорят, со дня на день. И меня вписали уже в очередь, на её место. То есть не меня, а отца. Ну вы поняли.

Добровольский понял. Всё оказалось просто. Ей было нужно время на то, чтобы собрать деньги и устроить отца в хоспис.

Он вздохнул:

– Хорошо, дам вам неделю