Добровольский протянул второй «Чокопай» Новикову. Тот посмотрел искоса, не поднимая головы, сначала на яркую упаковку, потом на доктора, вздохнул и повернулся на кушетке так, чтобы подставить широкий карман штанов. Максим молча положил туда печенье.

Короткий шипящий звук, обозначающий «спасибо», слетел с губ Новикова. Марина закончила бинтовать руку Шабалину и жестом предложила ему подвинуться. Из перевязочной бы он всё равно без Никиты не ушёл, а на углу, возле напольной бестеневой лампы, он мог сидеть сколько угодно, пока не закончат с другом.

Повязки у Новикова отходили плохо. Никита шипел, дёргал руками и матерился, несмотря на то, что Марина несколько раз сделала ему замечания. Правая рука, в которой он держал зажигалку, пострадала довольно сильно, особенно область лучезапястного сустава, и Добровольский понимал, что мальчишке предстоят в будущем реконструктивные операции.

После снятия повязок Максим задумчиво посмотрел на открытые раны и собирался уже дать распоряжение Марине, как дверь в перевязочную открылась и вошёл Лазарев.

Он кинул быстрый взгляд на Новикова, кинул медсестре, не дожидаясь решения Максима: «Парапран с хипотрипсином», а потом спросил:

– Марченко, Шабалин и Новиков – твои пациенты?

Добровольский кивнул, сразу поняв, что ничего хорошего заведующий не скажет.

– Возьми их истории, зайди к Ребровой, и вместе пойдёте к руководителю. Зачем-то ты там понадобился. Завещание напиши, потому что, скорее всего, расстреляют. Но могу ошибаться. И поторопись, Сорокина ждать не любит.

Марина тем временем уже выполняла распоряжение Лазарева и накладывала повязки Новикову. Шабалин, особо не таясь, облизывал пальцы на той руке, что недавно держала шоколадное печенье, – и Добровольский захотел хотя бы ненадолго поменяться с ним местами.

«Просто сидеть, облизывать сладкие пальцы и ни о чём в этой жизни не переживать», – подумал он, заходя в ординаторскую. Москалёв, в это момент что-то печатающий на компьютере, на секунду остановился, посмотрел на него, сочувствующе покачал головой и продолжил.

Добровольский открыл папку с историями болезни, отобрал из них нужные, проверил, все ли дневники написаны, заполнены ли поля с диагнозами, вздохнул и пошёл на первый этаж.

5

– Вы охренели?!

Главврач встретила их не в директорском кресле, а стоя посредине кабинета и сложив руки на груди. Максим с Ребровой практически споткнулись о неё саму и об это «Вы охренели» вместо «Здравствуйте», да так и замерли в дверях, не понимая, зачем они понадобились и что делать дальше. Глядя на высокую и не по-женски широкоплечую Сорокину в строгом черном костюме, Добровольский ощутил себя ребёнком, которого вызвали к директору школы за разбитое мячом окно. Видел он до этого главврача всего один раз, на собеседовании, и тогда она произвела на него довольно приятное впечатление рассказами о том, какими замечательными сотрудниками она руководит, как крута и известна больница и как нужно новому хирургу всему этому соответствовать.

– Анна Григорьевна, под вашим чутким руководством ожоговое отделение превратилось в какую-то Камчатку, на которой творится чёрт знает что! – пристально глядя в глаза почему-то именно Максиму, обратилась Сорокина к завстационаром. – Вы там бываете вообще? Хотя бы время от времени?

Реброва пожала плечами, совершенно не понимая, что происходит. Ей, как и Добровольскому, нужна была хоть какая-то информация.

– Прошу прощения, Анжела Геннадьевна, – начала Анна Григорьевна, – но если можно, чуть подробнее.

– Подробнее? – приподняла брови Сорокина. – Извольте.

Она развернулась, обошла стол и опустилась в высокое директорское кресло из бежевой кожи, отгородив себя от подчинённых широким полированным столом. Взяв со стола смартфон, включила экран и повернула его к собеседникам.

– Вот подробнее, – зло произнесла она и швырнула телефон на стол. Добровольский уже мысленно приготовился ловить его, но тот замер в нескольких сантиметрах от края. Сорокина не обратила на это внимания. Она прикрыла глаза, что означало с её стороны хоть подобие самоконтроля на фоне крайнего возмущения, набрала полную грудь воздуха, медленно выдохнула, слегка постукивая аккуратными и такими же бежевыми, как кресло, ногтями по столу, а потом посмотрела на Добровольского и показала на телефон.

– Давно мне такое из министерства не прилетало. Ох, давно… Даже отвыкать стала.

Максим смотрел на телефон, лежащий почти в метре от своей хозяйки, и пытался сопоставить в голове три фамилии пациентов, чьи истории были у него сейчас в руках, с тем, что могло произойти в мире соцсетей, но угадать ему было не суждено.

Сорокина с видимой неохотой протянула руку к телефону, ещё раз перечитала то, что произвело на неё сильное впечатление, потом подняла глаза на Добровольского и продекламировала, изредка заглядывая в экран:

– «Детское горе всегда производило на меня ужасное впечатление. Вижу несчастного, плачущего ребёнка – и на всё готова, чтобы успокоить его, порадовать. Сейчас я лежу в ожоговом отделении, где познакомилась с двумя мальчишками, Никитой и Генкой. Ребята пострадали при взрыве газа, у них сильно обгорели руки и лица. У них никого нет, кроме тётки, которая получает на Никиту пособие и почти не заботится о нём. У Гены нет ни родителей, ни близких, он живёт на улице или иногда у Никиты, когда тётка уходит в ночную смену. Лечиться им ещё долго. Все, кто так же, как и я, не может пройти мимо детских страданий – помогите кто чем может, деньгами, одеждой, продуктами».

Добровольский мысленно уже сходил в Следственный комитет и дал показания. Он чувствовал на себе обжигающий взгляд Ребровой, но ждал окончания чтения, вопросов от руководителя и хоть какого-то шанса это всё объяснить.

Сорокина, не выпуская телефон из руки, откинулась на спинку кресла.

– Как вы понимаете, дальше идёт номер карты, номер телефона. И уже… – она посмотрела в экран, – двести сорок восемь комментариев. Как вы думаете, о чём там речь?

– А в какую ночную смену уходит тётка? – ответил вопросом на вопрос Максим. – Она не медик, случайно?

– Это как-то может повлиять на ситуацию? – приподняла брови Сорокина. – Нет, она не медик, мне уже сообщили. Сторож на каком-то складе.

– Объясните мне, что вы сейчас прочитали и где всё это выложено? – смогла вставить слово Реброва.

Руководитель вдруг вспомнила, что в кабинете есть ещё и завстационаром, перевела на неё суровый взгляд и ледяным голосом объяснила:

– Это пост в Инстаграме. Опубликован вчера вечером.

Она подняла телефон и повернула его экраном к собеседникам. Добровольский сделал шаг к столу, чтобы разглядеть всё в деталях, и увидел селфи, на котором Марченко обнимает Никиту и Генку в их палате. За спиной кто-то в бинтах наливал в раковине чайник. В кадр попала тумбочка с рулоном туалетной бумаги и