– Ловко она вас, Николай Иванович, – поддел РаспоповаЛаккай.

– А что делать, дорогой Арсен Муратович – Губернаторпытался сохранить хорошую мину при плохой игре.

– Глас народа – глас божий, Николай Иванович.

– Слава богу, пока еще существует презумпцияневиновности.

– Не пойман – не вор?

– Только этим и спасаюсь, дорогой Арсен Муратович…

На Сокольникова было жалко смотреть: он сгибал и разгибал вруках чайную ложку Карпик вернулась к столу и стала в отдалении, саманевинность, прихрамывающая на левую ногу.

– Я сделала, как ты просил, папа.

– Даже больше, – прошипел банкир.

– Ты портишь казенную ложку, папа, – в голосе Карпикапослышалось участие.

– А ты портишь мне жизнь. Почему ты всегда портишь мнежизнь?

– Я стараюсь быть хорошей, папочка Я хочу делать всетак, как ты хочешь.

– Я вижу. Идем.

– Да.

– Нам еще нужно собраться.

– Да.

Сокольников встал из-за стола и взял Карпика за руку. Онапокорно пошла за ним. Проходя мимо столика губернатора, Сокольников хотелчто-то сказать, но только махнул рукой. У самой двери Карпик обернулась иподмигнула мне. И показала глазами наверх.

И я вспомнила наш уговор.

Наверху была шлюпочная палуба.

Карпик появилась в спасательной шлюпке только через час. Ивсе это время я терпеливо ждала ее. Я – взрослая, много пережившая женщина подтридцать, с богатым прошлым и туманным будущим. Я ждала тринадцатилетнююдевочку и думала о том, как будет грустно без нее, как опустеет без неекорабль. Уже сегодня вечером, в девятнадцать тридцать мы будем сидеть за нашимстоликом только вдвоем с Вадимом. Но, в конце концов, Аника научит меня игратьв бридж, а я научу ее играть в бильярд. Когда-то я неплохо играла в бильярд. Яустрою на корабле турнир по олимпийской системе и выбью всех, за исключениемразве что милого нейрохирурга Антона. Возможно, мои шансы на легкий флиртповысятся: мужчинам нравятся женщины, играющие в бильярд…

В шлюпке было холодно, чего же еще ожидать от Охотского моряв апреле месяце? Влажный ветер пронизывал меня насквозь, даже свитера и собачьядоха меня не спасали… Наоборот, от близости большой воды они страшно набухли, язнала, что такое случается с одеждой, кожей, волосами, – я сама выросла наморе. Только это было совсем другое море.

Южное.

Доху дал мне покойный старпом Вася Митько. Мертвый Вася,тело которого через несколько часов поднимут, как чурку, на борт вертолета. Иничего нельзя изменить. А с ним улетит и банкир. И его дочь, чертова Карпик. Отдолгого ожидания я начала злиться на Карпика: совсем не здорово валяться вшлюпке, затянутой брезентом и пахнущей черт знает чем. К тому же шлюпочныебанки немилосердно давили бока, и я лениво поминала анатомию своегособственного тела: неужели у меня всего лишь двенадцать пар ребер? Должно быть,их гораздо больше, и на каждое из них немилосердно давит мокрое дерево. А потомя вспомнила о неприкосновенном запасе в шлюпках, – о нем уже говорила мне девочка.Заглянув под банку, я нашла там то, что искала: маленький рундучок, набитыйпоследними надеждами потерпевших кораблекрушение: фляги с водой, пачкиледенцов, пиротехника, блесны и крючки. Надорвав зубами леденцовый пакет, я ужебыло намеревалась закрыть рундук. Когда увидела на самом дне его какую-топухлую папку, завернутую в целлофан. Должно быть, инструкции по правиламповедения в час “X”, или, того хуже, корабельный устав ВМФ, или атлас картинокпо спасению на водах…

Сунув горсть леденцов в рот, я еще некоторое время полежалас закрытыми глазами. Даю ей еще пятнадцать, нет, десять минут… Если Карпик непоявится, а она не появится после инцидента в кают-компании, отправлюсь к себеи решу, где и когда выманить у боцмана универсальный ключ. ПредложенныйКарпиком шмон по каютам мало вдохновлял меня. Другое дело – каютапокойного-старпома. Тогда, на палубе, он сказал, что все эти годы собиралсведения о преступлениях (или преступлении), совершенных его спутником.Возможно, кое-какая информация может оказаться и там. Особо рассчитывать на этоне приходится: наверняка его вещи будут упакованы и отправлены тем жевертолетом, что и тело. Но все же, все же…

От леденцов рот наполнился слюной, и страшно захотелосьпить. Чувствуя себя преступницей, отнимающей у страдальцев их неприкосновенныйзапас, я вскрыла флягу с водой и сделала несколько крупных глотков. Вода быласовершенно безвкусной. А Карпик все не шла и не шла. И, чтобы хоть чем-тозанять себя, я вытащила из рундучка папку, сняла с нее целлофан и развязалатесемки. Это не был устав ВМФ или инструкция. Папка была плотно набитакакими-то газетными вырезками. Среди них встречались тетрадные листы собтрепавшимися от времени краями. Листы были исписаны мелким решительным почерком.И даже один протокол осмотра места происшествия. И школьная тетрадь в плотнойобложке, заполненная лишь до половины, – опять же все тем же почерком. Ноглавными были все-таки вырезки: журнальные и газетные статьи, заметки, иногдасовсем крошечные, в пять-шесть строк. Я углубилась в первую из них, потом вовторую… И только теперь почувствовала, как бешено колотится сердце.

Эта папка принадлежала Василию Митько, старшему помощникукапитана “Эскалибура”.

Я поняла это по третьей публикации – большой статье навторой странице какой-то газеты, пожелтевшей от времени. На ее обратной сторонекрасовалась выцветшая карандашная запись: “Митько, ком. 68”. Очевидно, старпомвыписывал газеты на адрес общежития.

Одного взгляда на любую из статей было достаточно, чтобыпонять, что речь идет о каких-то криминальных новостях, о расследованиипреступлений. Некоторые из них были пронумерованы. Тогда, на палубе, Митько несолгал: он действительно пристально следил за чем-то и собирал материалы.Первая из статей начиналась так: “В Ленинграде продолжается расследование рядабеспрецедентных по своей жестокости и бессмысленности убийств…”

Дрожащими руками я закрыла папку и сунула ее себе под доху:читать ее здесь, под хлопающим на ветру брезентом, было бессмысленно. Нужновернуться в каюту и обстоятельно заняться содержимым папки. Но почему Митькоспрятал ее здесь, почему он не захотел хранить ее в каюте? “Я тожеподстрахуюсь”, вспомнила я его слова. Должно быть, он прекрасно отдавал себеотчет, с кем имеет дело, из нескольких его реплик я поняла, что он имелкакое-то отношение к органам. Кстати, как он вообще оказался здесь, на ДальнемВостоке, да еще в должности старшего помощника, так далекой от его первойпрофессии?.. Этого скорее всего я никогда не узнаю. Но, в любом случае, онрешил спрятать весь свой газетно-журнальный компромат от греха подальше. Никомуи в голову не придет искать что-то в спасательной шлюпке…

– Привет! – Карпик просунула голову под брезент ипоздоровалась так громко, что я вздрогнула. – Прости меня, я не могла прийтираньше…