– Послушай, Ева, они тебе не кажутся странными?

– Кто? Банкир и его дочь?

– Да нет, эти само собой. Кое-кто из экипажа…

– В каком смысле? – Я была так далека от проблемВадика, что спросила об этом просто по инерции.

– Не похожи они на матросов, я так думаю.

– Вот как? А на кого они похожи? Капитан типичныйморской волк, как раз в духе Станюковича.

– Вот-вот, чересчур в духе. Оперетта какая-то,показательные выступления.

– Ты несешь чушь, – мне не хотелось спорить с Вадиком.– Пока мы идем точно по курсу, делаем положенное нам количество узлов,используем рулевое колесо и гирокомпас, машинное отделение тоже функционируетисправно и механизмы там самые настоящие…

– Да я не об этом. Бог с ним, с капитаном…

– Тогда о ком?

Вадик вздохнул и яростно потер подбородок.

– Об этом стюарде. Или как там у них называется?Матрос-уборщик. Об этом удоде в тужурке, об этом павлине… Марабу гнусном…Видела его глаза? А руки? Ты видела эти руки?

– А что с ними? Перепонки между пальцами? Или, не дайбог, лишний мизинец?

– Очень остроумно! Никакой он не матрос, никакой он неуборщик. Холеные ручки, как у какого-нибудь щипача. За всеми шпионит, за всемиподглядывает… С такими повадками нужно где-нибудь во внешней разведке работать…

– Господи, так ты Романа имеешь в виду?

– Ты уже и имя изучила…

– Это было несложно, поверь мне…

Я рассмеялась. Надо же, несчастный Вадик совсем сошел с умаот бесперспективной страсти к Клио и такой же бесперспективной ревности.Красавчик-стюард все время отирался возле певицы, и ей это нравилось. Должнобыть, Вадик застукал их за страстным поцелуем где-нибудь в районе калорифернойи теперь бесится.

– Ты просто ревнуешь, друг мой.

– И не думал ревновать. – Вадик вспыхнул. – Вчера этотмосковский либерал потерял свою записную книжку. А стюард шел как раз за ним,книжку поднял, но не отдал. Сунул к себе в карман как ни в чем не бывало.

– Надеюсь, ты вывел мерзавца на чистую воду?

– Еще чего не хватало! Мы с ним в разных весовыхкатегориях. Была охота связываться. Просто хочу предупредить тебя, что здесьполно типов с двойным дном…

– Хорошо, милый, я приму это к сведению…

…И все-таки на обед мы опоздали.

Мы явились в кают-компанию даже позже Клио, которая послесмерти старпома стала проявлять удивительную дисциплинированность. То ли сыройморской воздух выветрил из ее головки все звездные недомогания, то ли она самаустала от своей романтической стервозности, – во всяком случае, Клио нетребовала жареных туканов под соусом тартар и кротко ела обычный суп с фрикадельками.За ней, к вящему неудовольствию Вадика, наперебой ухаживали лысый АльбертБенедиктович и Мухамеджан. Муха пользовался полной свободой: его патрон неявился ни ко вчерашнему ужину, ни к сегодняшним завтраку и обеду: он страдалморской болезнью.

– Ты права, Карпик, – сказала я девочке и ободряюще ейулыбнулась, – он меняет жилетки в зависимости от настроения.

К сегодняшнему обеду Муха облачился в совершенно новуюжилетку, полностью состоящую из карманов, заклепок и “молний”: карманы былидаже на спине – мечта оператора, работника обменного пункта валюты или байкерасо стажем.

– Вы о ком? – спросил Валерий Адамович.

– Точно. – Карпик ответила мне такой же ободряюшейулыбкой. – И настроение у него что надо.

– Вы о ком? – снова повторил свой вопрос банкир.

И я и Карпик проигнорировали Сокольникова – это быламаленькая месть за желание уехать. Он и сам понял это и больше не приставал срасспросами. Только в конце обеда крепко взял девочку за руку:

– Вертолет будет в шесть. Доедай быстрей, нам еще нужнособраться.

– Ну, папочка!..

– Лара, ты помнишь наш уговор? Карпик опустила голову.

– Я спрашиваю тебя, ты помнишь наш уговор? Сейчас тывстанешь, подойдешь к Николаю Ивановичу и извинишься, – чертов губернаторвсе-таки нажаловался отцу на дочь.

– И мы останемся?

– Ты пойдешь и извинишься за все, что ему наговорила.

– И мы останемся?

– Не нужно меня шантажировать, Лара. Мы не останемся.Но извиниться ты должна, потому что этого требуют правила приличия.

– Хорошо, я извинюсь. – Карпик отставила стакан с недопитымсоком и вышла из-за стола. Такой исполнительности и быстроты реакции, казалось,не ожидал и сам Сокольников. Карпик подошла к столу, за которым сиделгубернатор Распопов. Сейчас он был занят тем, что потягивал пльзеньское пиво,которое завез на “Эскалибур” в большом количестве, и оживленно дискутировал сАрсеном Лаккаем на животрепещущие политические темы.

Некоторое время Карпик смиренно стояла у стола, терпеливоожидая, когда Распопов соизволит заметить ее. Наконец, закончив тираду очастной собственности на землю, губернатор повернулся к ней:

– Что тебе, девочка?

– Мне нужно вам кое-что сказать.

– Слушаю тебя.

Впрочем, слушал не только он. Все головы в кают-компанииповернулись к Карпику. Я уже заметила, что она вызывала снисходительноесочувствие: больной некрасивый ребенок в обществе сытеньких и преуспевающихвзрослых.

– Я хотела извиниться.

Я видела, как покраснел Сокольников: видимо, он совсем нетак представлял себе сцену извинения Карпик должна была сделать это незаметно итихо, не вызывая всеобщего интереса Я была уверена, что в каюте они несколькораз прорепетировали это, и Карпик получила нужный текст.

– Слушаю.

– Простите, что назвала вас вором и не привела никакихдоказательств, – зажмурившись, выпалила Карпик – Папа сказал, что сначала этонужно доказать, а потом уже высказываться. Так что извините, пожалуйста. Былане права.

Теперь уже покраснел Распопов. Но ему еще хватило силпромычать в ответ:

– Хорошо, девочка. Иди к папе.

Первым рассмеялся Арсен Лаккай. Это был вполне добродушный идаже изящный смех Он должен нравиться потенциальным избирателям Очевидно, сЛаккаем работают профессиональные имиджмейкеры.

Следом за Лаккаем прыснули еще двое: Клио и Муха и плохоговорящая по-русски, но всегда готовая поддержать любое веселье Аника.Заулыбался и ее муж, этакая скептическая улыбка предпринимателя, которому досмерти надоела исполнительная власть и налоговая полиция, ее олицетворяющая.Даже стюард Ромик позволил себе улыбнуться своей фирменной улыбкой. Вот толькоглаза остались холодными, цепкими и оценивающими. Я перехватила его взгляд ивпервые подумала о том, что, может быть, Вадик не так уж и не прав.