Они находят утешение в прошлом и сосредоточиваются на том, как надлежит выглядеть миру. Конфуций был мудрецом-философом, а не практикующим политиком. Впрочем, некоторые фрагменты «Лунь юй» намекают на то, что человеческое не было чуждо великому учителю. Не так-то просто пропагандировать жизнь, без остатка посвященную государственной службе и безупречному нравственному поведению, и Конфуций это понимал. «Я не встречал еще человека, который любил бы добродетель так же, как красоту», — говорит он («Лунь юй», 9.18, 15.12). Он также признавал, что посулы материального вознаграждения мотивируют многих людей, стремящихся к власти. В отличие от других видных философов того времени, Конфуций ценил удовольствия и толику роскоши и наслаждения — разумеется, пока они не отвлекали от главного предназначения благородного мужа: править, подавая пример.

Недеяние

В китайской мысли было течение, противостоявшее идеям Конфуция и Мо-цзы об активном нравственном управлении. Некоторые философы считали, что наилучший способ управлять обществом и миром — это быть пассивным. С даосской точки зрения подлинная власть даруется бездействием и невмешательством. Ключевым понятием здесь выступает у вэй; это слово означает что-то вроде действия без усилий, воздержания от активности, минимального вмешательства, пассивного достижения цели. «Дао дэ цзин» излагает этот подход с поэтической образностью: чтобы править, нужно не править, а чтобы учиться, лучше не учиться. Подобно военачальнику, чья конечная цель — не ввязываться в войну, мудрый правитель тоже не пытается опережать события. Он поддерживает покой, вмешиваясь в происходящее вокруг лишь в самой минимальной степени. Он предпочитает решать проблемы, пока они еще в зачаточном состоянии. В каком-то смысле он действительно ничего не делает, но при этом под его властью ничто не остается в пренебрежении: «Дао постоянно осуществляет недеяние, однако нет ничего такого, что бы оно не делало. Если знать и государи будут его соблюдать, то все существа будут изменяться сами собой» («Дао дэ цзин», 37). Максимальная эффективность достигается минимальными усилиями и затратами. Если ставить такие задачи, с которыми народ спонтанно связывает себя, то государство не потребует управления. И напротив, избыток законов, ограничений, правил и новых технологий нарушает естественный порядок в обществе. Как и конфуцианцы, даосы исходили из того, что общество гармонично по своей изначальной природе.

Доводя эту мысль до логического предела, они настаивали, что правитель не должен вникать в мельчайшие детали управления и контролировать каждый шаг сонма чиновников, подобных муравьям; ему подобает оставаться равнодушным к окружающей суете. Выбрав этот путь, он перестанет отвлекаться и сосредоточится на действительно важных задачах. Могущественны те, кто знает о происходящем в мире, не приобщаясь к его делам непосредственно. «Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха» («Дао дэ цзин», 47). Даосская теория государственного управления скептически относится к тотальному диктату сверху донизу; сегодня, вероятно, даосы осудили бы и «управление посредством твитов». Их скептицизм мотивирован тем, что и диктатор, и твит-подстрекатель побуждаемы к действию стремлением контролировать все или знать обо всем. Иными словами, в их интерпретации лучший способ управлять — это сидеть сложа руки: «Если кто-нибудь силой пытается овладеть страной, то, вижу я, он не достигает своей цели. Страна подобна таинственному сосуду, к которому нельзя прикоснуться. Если кто-нибудь тронет [его], то потерпит неудачу. Если кто-нибудь схватит [его], то его потеряет» («Дао дэ цзин», 29). То есть стремление к власти неизбежно приведет к лишению власти.

Неудивительно, что в даосских текстах нередко поднимается тема отказа от государственной службы. Добродетельным в них считается тот, кто сторонится власти и либо ограничивает свои амбиции, либо не проявляет их вообще. Учитывая политический контекст, задаваемый эпохой войн и конфликтов, неудивительно появление мыслителей, чья философия вращалась вокруг различных вариаций того, «как сказать "нет"». Самой знаменитой в Древнем Китае демонстрацией презрения, выраженного в ответ на предложение государственной службы, стала история из трактата «Чжуан-цзы»:

Чжуан-цзы удил рыбу в реке Пушуэй, а правитель Чу прислал к нему двух своих сановников с посланием, и в том послании говорилось: «Желаю возложить на Вас бремя государственных дел». Чжуан-цзы даже удочки из рук не выпустил и головы не повернул, а только сказал в ответ: «Я слыхал, что в Чу есть священная черепаха, которая умерла три тысячи лет тому назад. Правитель завернул ее в тонкий шелк, спрятал в ларец, а ларец тот поставил в своем храме предков. Что бы предпочла эта черепаха: быть мертвой, но чтобы поклонялись ее костям, или быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи?» Оба сановника ответили: «Конечно, она предпочла бы быть живой, даже если ей пришлось бы волочить свой хвост по грязи». «Уходите прочь! — воскликнул Чжуан-цзы. — Я тоже буду волочить хвост по грязи!» («Чжуан-цзы», 17.5).

Таким образом, с даосской точки зрения бывают такие ситуации, когда быть бесполезным и ненужным для общества или жить, не соответствуя социальным ожиданиям — это все равно что совершать акт самосохранения. Кривое и заскорузлое дерево скорее избежит топора дровосека, чем прямое и ладное. Слепота или глухота может серьезно помешать в общественной карьере, но зато спасет от армии, а в эпоху Сражающихся царств — и от верной смерти на поле брани. Некоторые истории «Чжуан-цзы» карикатурно изображают Конфуция, насмехаясь над тем, как он, не замечая тщеты избыточных познаний, усердно занимается самообразованием и мечтает о государственной службе. В одном из ярких рассказов на эту тему Конфуций в итоге отсылает учеников прочь и удаляется в отшельничество на болото; там он с радостью одевается в шкуры, питается желудями и каштанами и ходит среди животных и птиц, ничуть не тревожа их. «Если же меня не испугаются звери и птицы, то что говорить о людях?!» («Чжуан-цзы» 20.4).

Кто-то может сказать, что даосизму нечего предложить управленческой и политической практике. Действительно, во многих отношениях он представляет собой антитезу конфуцианскому императиву государственного служения и социальной вовлеченности. Или это противостояние не так уж и радикально? Упомянутый ранее термин «недеяние» (у вэй) один раз встречается и в «Лунь юй» (15.5). Кроме того, стоит напомнить, что конфуцианская Полярная звезда неподвижна, она всегда пребывает в покое. В нескольких пассажах Конфуций настаивает, что правители должны обладать таким выдающимся магнетизмом и уметь настолько хорошо подбирать подчиненных (которые тоже, в свой черед, станут образцами для подражания), что люди самопроизвольно подчинятся им — не нужно будет никого заставлять. В реальности же, однако, мы сталкиваемся здесь с принципиально различными