Она замолчала. Молчали и мы.

(Вообще-то во всех источниках имена Великой богини и еедочерей писались по-другому: Мадеракка или Мадератча, Саракча — ну и так далее.Но Ирина Тойвовна произнесла именно так, как я сейчас написал, а почему, я не знаю.Может быть, она знала лучше…)

— Я дам проводника, — сказала Ирина Тойвовна.

— Лилю? — спросил я.

— Нет, Лиле надо учиться, времени слишком малоосталось. Все умения следует обрести ребенком, потом будет поздно. Лилю я вамнедам…

— А чему она учится? — спросила Маринка.

— Чему я могу научить? Только собирать кости.

— Э-э… Это как?

— Вот так. Ходишь по тайге и собираешь кости. Потомвыкладываешь из них зверя. Или человека. Потом надо понять, что над ним спеть.Долго понимаешь. Иногдадень, иногда год. И если правильно выложишь и правильноспоешь, он покрывается плотью и оживает. Плохо помнит то, что было, — норазве это важно? Радость в том, что он живой…

— И Лиля…

— Лиля уже сейчас лучше меня, — сказала ИринаТойвовна даже с какой-то грустью. — Ее отцом был оживший егерь — можетбыть, поэтому она так понимает песни зверей. Она еще не пробовала петь надчеловеком… но у нее получится, я верю. Нет, в проводники я вам дам другую…

Послышалось движение, сухой шорох, перекладывание предметов.В свет лампадки неторопливо вразвалочку притопала тряпичная кукла. У нее былбелый с мелко-мелко расшитой каймой платок, завязанный «шапочкой», беличьясерая доха, узкие раскосые глазки и капризный, уголками вниз, ротик. На ногахкуколки плотно сидели лапоточки из узких кожаных ремешков.

— Чур меня… — услышал я за спиной Маринкиниспуганный шепот, но не оглянулся.

Что-то надо было сказать и мне.

— Здравствуй, — выдавил я из себя. Куколкакивнула.

— Я тебе вовсе не враг, — вдруг на каком-то наитииполилось из меня, —

Я тебе честный друг

В сон мой не заходи

И не броди вокруг

Лапками не хватай

Душу не береди

береги и шагай

Или просто — веди.

— Она вас отведет, — сказала ИринаТойвовна. — Вы пока поспите, а я над ней еще спою…

Я уснул и тут же проснулся. Я сидел, привалившись к толстомудереву, у хорошо выбитой тропы. Маринка спала рядом, положив голову мне наколени. Лицо у нее было раскрасневшееся и, когда я коснулся его ладонью, —горячее. Рядом со мной стоял простой заплечный, с одной лямкой, мешок из небеленогохолста, а на тропинке, шагах в пяти от нас, механически, как все эти игрушечныепингвинчики или бычки, которых продают на каждом углу, переминалась с ноги наногу давешняя кукла.

— Марин, — позвал я.

— Да? — Она тут же вскочила на ноги. Мгновенно, какраспрямилась пружина.

— Кажется, нам предлагают прогуляться.

— Как вышло, что крипта не была найдена нами уже давно?_ мрачно спросил Волков. Он стоял, отвернувшись к окну и сцепив руки заспиной. — Я что, неясно поставил задачу? Не выделил технику? Мало платил?А? Как такое могло получиться?

Шарп молчал.

Знает, мерзавец, что виноватым у меня окажется тот, ктопервым начнет оправдываться, подумал Волков. Опытен и терт. Пора его кем-тозаменять, слишком много понимает. Ладно, доведем это дело до конца, а тамподумаем…

Оправдываться начал Никитушка. Для такого вальяжногокрасавца, для такого человека-горы с такими адски холеными усами (и разве чтоглаза навыкат немного портили лицо) голос не подходил категорически:дребезжащий, с визгливыми нотками. Когда-то его пытались задушить его жерабочие и что-то ему в горле сломали. Был Никитушка редкой сволочью, но сквозьземлю видел, как живой рентген. Кстати, Никитушка — это фамилия, а звали егоРодион Максимович.

— Так ведь, Александр Петрович, это ж площадь поискакакая! А рельеф! Тяжелую технику где смогли подогнать, там все простучали, будьздрав. Вот, у меня отмечено: три тысячи восемьсот полигонов, это почти пятьсотквадратных километров. И ведь подземных этих пустот тоже вон сколько нашли —тысячу двести штук только крупных. А в малодоступных местах — толькопортативная аппаратура, а она слабенькая, пятьсот метров радиус по мерзлоте, ав здешних плывунах и триста еле-еле… Вот медленно и идем поэтому. Все группы работают,никто не спит. И потом, простые карты взять. Вы видели, что это за карты? Отсемьдесят четвертого года — одно, от девяносто шестого — как вообще другоеместо снимали, а сами мы аэроснимков наделали и обработали — вообще третье. Яне удивлюсь, что и хутора-то этого нигде не отмечено было…

— Так делали разведку в тех местах или неделали? — спросил Волков, не оборачиваясь.

— Бригада Зубова там проходила, вот ее профиля, вототчет… но по какой карте они работали, я не знаю, Александр Петрович, потомучто тогда мы еще не поняли, что карты врут… а профиля — да, сняты, вот на одномотмечается полость метр на полтора на семь… вероятно, оталок… ну, водянаялинза…

— Я знаю, что такое оталок, — презрительно сказалВолков. — Значит, так. Шарп. Решишь с этими… Зубовым и компанией. Пропалибез вести, в болоте утопли, в бане угорели — на твое усмотрение. Пособиясемьям, скорбные письма — как положено. Дальше. Никитушка. За нерадивость. Занеудачливость… Нет. Нет-нет. Хотел на тяжелые работы — мало. Давай-ка его в виварий.Пусть посидит до полнолуния.

И, усмехаясь, повернул голову.

Никитушка с присвистом набрал воздух в легкие — и вдругрухнул, громко стуча костями: не во весь рост, не сложившись, а словно быпровалившись внутрь себя, как марионетка, у которой разом перерезали все нити.И лежал он на полу нелепой кучей, с выставленными вверх коленом и локтем испрятавшейся под мышкой головой. Расплывалась лужа…

— Удрал, — удивленно сказал Волков.

— Может, оживить? — предложил Шарп.

— Не вижу смысла. Отдай его волкам…

Похоже, что наступал вечер, а значит, какое-то время мывсе-таки проспали. Маринка была угрюмой и неразговорчивой, о чем-то напряженнодумала — я с расспросами не лез. Мне и самому было о чем подумать.

Куколка, раскачиваясь, топала по тропе — вроде бы неторопливо,но ровно с нашей скоростью. Скажи мне кто-нибудь позавчера, что я отнесусь ктакому провожатому всего лишь с легким любопытством… Да, способность удивлятьсяпропадает первой. Это я помню еще по армии. Самое трудное — это поверить вневозможное (или в недопустимое, или в очень страшное) в первый раз — и потомсразу же во второй. И все. Ты как бы проходишь в дверь. Открываешь ее изакрываешь. И оказываешься в другом мире, с другими законами, другими причинамии следствиями, другой этикой, наконец… Новый опыт набирается быстро — дажеудивительно, насколько быстро. Как в детстве.