в пучок. Черных туфель не нашлось, поэтому я надела черные кроссовки, решив, что они подойдут по цвету. В церкви все женщины были в черных платьях, на шее и в ушах красовался жемчуг, на ногах – изящные туфли-лодочки. Мужчины были одеты в черные или серые костюмы с запонками, перед входом в церковь стоял черный «Кадиллак», а внутри красовались роскошные букеты. Оглядевшись вокруг, я заметила, что гости с недоумением осматривают меня, и на меня накатила волна смущения. Было очевидно, что я недостаточно нарядно одета, а на похоронах такого рода это свидетельствует о недостатке уважения: я оказалась ничем не лучше того гостя в костюме Джека Скеллингтона, который так поразил меня много лет назад.

На поминках я извинилась перед подругой, признавшись в своем промахе.

«Я понятия не имела, что на похороны принято наряжаться», – объяснила я, сделав большой глоток белого вина.

Она рассмеялась и сказала, что не возражает, что ей даже нравится, что я сделала все по-своему – по-вьетнамски.

Я не знала, что моя культура сформировала мою скорбь; не знала, что скорбь может быть неподобающей.

26

Ноябрь 1985 – Лондон

– Ну, как тебе эта? – Ань держала в руках серую блузку с огромным бантом из материала, похожего на шелк.

– Слишком мрачная, – ответила Биань. – Синяя мне нравится больше. Она выглядит профессиональнее.

Ань слушала подругу без возражений, так как та лучше разбиралась в моде, – поэтому вернула серую блузку обратно на вешалку. Они дошли до кассы C&A, где Ань передала продавщице синюю блузку на пуговицах и черную юбку-карандаш.

– Я уже больше двух лет не покупала себе ничего нового из одежды, – прошептала Ань подруге на ухо, чтобы больше никто не услышал. – В основном мне приходится донашивать старую одежду Миня.

У них с Биань был одинаковый размер обуви, и они договорились, что подруга одолжит ей пару бежевых туфель на каблуке: наряд и без того стал непозволительной тратой.

Они прошли по Льюишем-Хай-стрит до самого Кэтфорда. В городе уже начали украшать магазины к Рождеству, и мерцающие огни, елки и изображения снеговиков и Санта-Клаусов придавали их прогулке праздничное настроение.

– Сколько людей! – заметила Биань. – Все уже закупаются на Рождество.

Пока они шли и разговаривали, Ань успокоилась и на время забыла о предстоящем в понедельник собеседовании. После ссоры с Минем прошлой зимой она постепенно начала обдумывать разные варианты и решать, чем можно было бы заняться, помимо шитья блузок в сыром и холодном помещении. На самом деле она не исключительно по своей воле начала поиски новой деятельности. Медленно, но верно спрос на швей в Лондоне уменьшался. Все чаще и чаще компании переводили свой бизнес за границу – в Индию, Китай и даже во Вьетнам.

– Какая ирония! – сказала она Биань, когда они проходили мимо супермаркета «Сейнсберис». – Возможно, если бы мы остались во Вьетнаме, они бы взяли меня на работу.

Число ее коллег стремительно сокращалось, на фабрике с каждым днем становилось все тише. Первыми увольняли наименее эффективных, и Ань решила действовать, пока не настала ее очередь.

Начиная с лета почти все свое свободное время она тратила на программу подготовки для трудоустройства, которую предоставлял Совет по делам беженцев. Раз в месяц Ань ездила в их офис в Стратфорде, что всегда напоминало ей посещение кабинетов в Кайтаке и Соупли, откуда она выходила либо с безутешными, либо с отличными новостями. В Стратфорде ею занимался консультант по имени Джулиан, добрый человек с лысиной и длинной, неухоженной бородой.

– У меня хорошо получается выполнять чужие указания. И быть организованной, – сказала она ему во время их первой встречи. А потом нерешительно, со смущением в голосе добавила: – Раньше в школе у меня были хорошие оценки по математике, но я давно не занималась.

– Вот и отлично, – ответил он. – Гораздо легче обучить кого-то математике, чем научить следовать указаниям и быть организованным. – Джулиан с улыбкой откинулся на спинку стула. Именно он устроил для нее собеседование на должность секретаря в бухгалтерской фирме рядом с собором Святого Павла. Он был примерно одного возраста с ее отцом, каким она его видела в последний раз, и Ань задумалась, вела бы она похожие разговоры с отцом, если бы он остался жив, каким бы отцом он стал для этой взрослой женщины, в которую она превратилась.

– Мы можем обучить тебя навыкам, нужным для того, чтобы стать высоко востребованной на рынке труда, – улыбнулся Джулиан.

* * *

По вечерам Ань подсаживалась к Тханю за обеденный стол, где он усердно готовился к вступительным экзаменам – мешки под глазами становились все больше, но ничто не могло отвлечь его. Миня же либо не было дома, либо он спал. Домашние задания Ань состояли из упражнений по математике и английскому языку, которые могли пригодиться на работе. Теперь вместо фраз о погоде она учила такие слова, как «активы», «валовая прибыль» и «отчет о доходах и расходах», целый словарный запас, от которого можно было почувствовать себя невероятно серьезной, будущей бизнес-леди. Иногда Тхань помогал ей. «Как сказать “Tỷ lệ bách phân”?» – спрашивала она робким шепотом. «Процентное содержание», – отвечал он, не отрываясь от учебника.

Каждые вторые выходные Ань отправлялась на занятия в Совете по делам беженцев, где училась пользоваться факсом, вести бухгалтерский учет и правильно отвечать на телефонные звонки, стараясь говорить с английским акцентом и не делать ошибок. Она знала, что братья не возражают против ее частого отсутствия. Сначала Ань беспокоилась, что они не смогут позаботиться о себе или подумают, что сестра их бросает, как тогда, когда она оставила их у Ба в первый раз. «У вас есть номер Совета, если вдруг понадобится связаться со мной, ведь так? – переспрашивала она их снова и снова. – Без глупостей, пожалуйста». Но со временем Ань поняла, что братья уже достаточно взрослые, чтобы позаботиться о себе, и что они рады возможности свободно вздохнуть, ведь и она тоже рада этому. К ее возвращению стол был накрыт, ужин готов, часто это были остатки обеда, но все равно Ань находила что-то роскошное в том, чтобы приходить домой к тарелке с едой, разогретой для тебя кем-то другим.

– Как прошли занятия? – интересовался Минь. Ань заметила, что он радуется ее сосредоточенности на собственных делах, а не на его, и эти любезные вопросы были способом перенаправить внимание. Они так и не залечили раны от той ссоры в начале года, между ними сохранялась пропасть, а любезности были притворством, чтобы избежать новых ссор и шрамов.

– Хорошо, – отвечала