полиция, но, во всяком случае, и полиция. Разумеется, в такой момент… В армии он оказался не нужен. Служить родине. Есть разные способы служить родине. Но значит ли служить родине…

— Господин министр, я хотел вас спросить… Процесс депутатов-коммунистов начинается на этой неделе… послезавтра… Отдает ли себе отчет правительство, какое значение может иметь неудачный процесс?

— Мы не дети.

— Я хочу сказать, для страны. Вы говорите, весенние бои. Разве можно вести бои, если народ будет против правительства? Вспомните семнадцатый год… Шмен-де-Дам[372].

— Знаете, в Информации у нас будет Фроссар, — сказал министр. — Это не тайна. Он выклянчил себе этот портфель… Что же вам не нравится в процессе коммунистов? Раз надо, так надо…

Бумаги были подписаны. Дождь перестал. В саду распускались первые листочки: бледнозеленые и такие трогательные. Послышался гул самолета.

— Вас одолевают сомнения? Да? Старая симпатия к Советам… еще со времен Женевы… Бриан… Россия уже давно не в Лиге наций… О, это, конечно, нельзя отнести к нашим удачам! И Италия, и Германия… Правда, мы остались в кругу друзей, но это уже не Лига наций… Еще в августе я был сторонником примирительной политики. Но с тех пор много воды утекло. Сейчас нельзя отступать, дело зашло слишком далеко… тут не только бельгийский вариант… Ведь не думаете же вы, что Вейган сидит на Востоке и нижет жемчуг? В любой момент мы можем напасть на Кавказ… чтобы отрезать Гитлера от нефти… или высадиться в Норвегии…

— В Норвегии? Но ведь финны заключили мир.

— Финны! Тут не в финнах дело. Эта провалившаяся интервенция преследовала две цели. Главная цель осталась: не пропустить железную руду в Германию… Но ведь министерство внутренних дел занимается не Кавказским или Норвежским фронтом… Я знаю, что вы в свое время заигрывали с коммунистами. Ну что ж, не вы один. Кроме того, я намерен принять крутые меры против всяческих пятых колонн. Тут даже может возникнуть немало затруднений, меня отлично знают, и Монзи не улыбается мое назначение на площадь Бово… да и некоторым другим тоже… Я уверен, что президент меня недолюбливает; в апреле тридцать девятого года, когда было предложено продлить срок его полномочий, я слишком открыто говорил, что не буду голосовать… Не знаю, чем он пленил англичан, но на его переизбрании настаивал английский двор… Лебрен влюблен в королеву, это всем известно! Но это же не резон… Еще сегодня утром я сказал это Макдональду[373], когда он вышел после совещания от Манделя… Он улыбнулся, но ничего не ответил. Лейбористы — лучшие эмиссары своего государства. Между ними и нашими социалистами такая же дистанция, как между барином и… приживальщиком.

— Макдональд в Париже?

— Уже отправляется обратно. Он приезжал по текущим делам… Вы думаете, только Поль Рейно должен разговаривать с нашими союзниками?

Министр был настроен жизнерадостно. А Ватрен как раз наоборот. Перед ним вставал берег канала, зима, лейтенант Гайяр, жалкий, раздетый, разутый полк, общая растерянность, полковник Авуан…

— Весенние бои, — повторил он. — Простите, господин министр, а по-вашему, мы готовы к весенним боям?

Министр пожал плечами. Кто это может знать? Даладье и Гамелен говорили то одно, то другое. — Уверяют, что у нас есть новое оружие… А потом, что вы хотите? Ведь не может же это тянуться без конца, не можем же мы вечно стоять друг против друга! Оборонительная война — вещь опасная. Особенно с точки зрения духа армии… Если мы хотим покончить с внутренней оппозицией, с недовольством, надо действовать. Главное преимущество вейгановского плана — захват русской нефти — в том, что это ускорит события, покончит с неопределенностью… Те французы, которые, подобно вам, дорогой друг, еще питают иллюзии насчет русских или еще сомневаются в том, какую роль играют коммунисты… так вот, им уж придется сделать выбор. Когда заговорят пушки, французы опомнятся… По-моему, в конце концов неважно, куда двинуться, важно сдвинуться с мертвой точки!

Вот как! Для того чтобы стала возможной настоящая война, нужны крутые меры. А если… Ватрену лезли в голову назойливые, хоть и неясные мысли, от которых он старался отмахнуться. Так. Значит, Гайяр… Да, но если есть лейтенант Гайяр, то сколько, верно, есть еще других, неизвестных ему. Других, которые все это считают безумием и преступлением… которые говорят: Финляндия, ну, Финляндия выпуталась… которым приход к власти Поля Рейно не придаст духу… В весенних боях он, Ватрен, не примет участия. Он демобилизован и будет воевать, сидя на площади Бово, в здании министерства, за черной с золотом решеткой, охраняемом полицейскими. Для Левина, для Гайяра, для стольких других, неизвестных ему, он, Ватрен… Ну, а если все же немцы перейдут в наступление… или мы опередим их и вступим в Бельгию?.. И опять над садами загудел самолет. Где добро? Где зло?

— Все же, что ни говори, — сказал он, продолжая думать вслух, — если мы вступим в Бельгию… ведь в четырнадцатом году мы именно за это упрекали Вильгельма II, ведь это значит расширение конфликта…

— Вы предпочитаете дать этот козырь Гитлеру? К тому же пока это только предположение… а потом, надо еще, чтобы согласились бельгийцы…

— Какие бельгийцы? Леопольд[374] или горняки Боринажа[375]?

— Социалисты. Если этого захотят англичане, то, вы отлично понимаете, бельгийские социалисты так же, как и наши… Там ли, в Скандинавии, на Балканах, на Кавказе, не все ли равно где, — важно продемонстрировать нейтральным странам нашу силу, ибо на их расчетах чрезмерно сказывается страх перед силой немцев… Ударим ли мы со стороны канала Альберта[376] или нет, все равно норвежская и кавказская операции как клещами охватят позиции русских… Итак, Ватрен, решено? Неужели же вас надо упрашивать?

Адвокат провел рукой по лбу. Что такое? Весь лоб был в каплях пота! Он посмотрел на министра и сказал так, как бросаются в воду: — Нет… нет. Простите меня, господин министр, я не тот человек, я уже не тот человек, какой вам нужен… возможно, это возраст… но… словом, у меня нет уверенности, я колеблюсь… в случае необходимости я не смогу принять нужное решение.

— С каких это пор начальник канцелярии принимает решения? Он только исполнитель.

— Вот в том-то и дело… простите меня… в том-то и дело…

Министр смотрел на него, вытянув длинную шею. Он был похож на недоумевающую хищную птицу. Ватрен все еще говорил. Что — на это министру было наплевать. Разве это доводы? Уйма никуда не годных доводов. А потом, кому это интересно? Надо или принять