— Меня это значительно больше устроило бы.

— В следующий раз так и поступлю: брошу тебя где попало, ноеще лучше будет, если ты прекратишь надоедать мне, напившись до смерти. Ты такредко это делаешь, что тут же хочешь всем похвастать.

— Ни о чем так не жалею, как об этом. Во всяком случае япроснулась бы не здесь, а там, и точно знала бы дорогу к дому. А что мне делатьтеперь?

Иванова посмотрела на меня с каким-то настораживающиминтересом, профессиональным даже, сказала бы я.

— Ты где пила? — спросила она, потирая руки и цепкимвзглядом исследуя мои зрачки.

— В доме том, а что?

— А перед этим где пила?

— Перед этим я была трезвой, как стеклышко. Не забывай,Иванова, я за рулем.

— Слушай, мать, интересный случай, — продолжая потиратьруки, задумчиво сказала она. — Надо показать тебя профессору Салтыкову.

— Зачем это? — насторожилась я.

— Пусть выяснит как далеко зашла твоя амнезия. Я, конечно,специалист другого профиля, но и мне понятно, что не может считаться нормальнымчеловек, забывающий события, происходящие и до пьянки, и после нее. КСалтыкову, завтра же.

— Все, что было до пьянки, я помню прекрасно, — с понятнойгордостью сообщила я.

— Что же помешало тебе запомнить дорогу к дому? — с пошлойязвительностью спросила Иванова.

— Трос. И хвост. Я вынуждена была смотреть только на них.Разве Владимир не благодарил меня за помощь? Он должен был объяснить как япопала в его дом и при каких обстоятельствах напилась.

— Если бы я была твоей родительницей, возможно он так бы ипоступил, но я тебя не удочеряла.

— А я тебя не уматеряла.

— После этой ночи трудно такое утверждать, — разозлиласьИванова. — В любом случае твой Владимир объяснил мне совсем другое.

— Что именно? — встревожилась я.

— Почему был вынужден сдать тебя мне из рук в руки. Ты быланеукротима в своем желании разгромить его дом и все время рвалась в какой-топодвал.

— Вроде не знаешь в какой. Мне обидно, Иванова, но не будурадовать тебя. Лучше скажи, что ты ответила этому благодетелю.

— Поблагодарила и спросила сколько ему должна. Он заверил,что пустяки, поскольку ты ограничилась зеркалом и французским одеколоном.“Остальное осталось целым,” — сказал он и уехал на той попутке, которую япоймала на трассе.

Не могу передать своего отчаяния.

— И все? И это все? — с горечью завопила я.

— Ну да, а чего бы ты хотела?

— Разве приличные люди так расстаются? А договориться овстрече?

— Ты вела себя так странно, что вряд ли он мечтает о новойвстрече. Несомненно, он приличный человек и не создает впечатления любителя пьяныхбаб.

От таких слов я вскочила с кровати.

— Нет, кто это мне говорит! Великая трезвенница мне этоговорит? Просто возмутительно! Иванова, ты несносна. Я тоже приличный человек,раз в жизни перебрала лишку и уж точно не создаю впечатления любителябуксировать чужие машины. Подлец! Он же так спешил, я буквально его спасла. Могбы хоть из благодарности оставить свой адрес. На худой конец номер телефона.

Иванова рассмеялась мне прямо в лицо. Своим скрипучимсмехом. Как же это выходит у нее противно! Словно медленно открывается дверь,которую лет двести никто не открывал.

— Перебрала лишку, — выразительно закатывая глаза сказалаИванова. — Мы с Виктором и Катериной заносили тебя в дом без единого признакажизни. Ты даже материться уже не могла. Кто же такой трезвеннице оставит свойадрес?

Я всегда удивлялась черствости своей подруги. Временами онаявляет такое непростительное бездушие, что все последующие благородныепоступки, на которые, впрочем, она тоже мастерица, просто не хочется принимать.Неужели она не видит, что мне тяжело? Зачем усугублять своими впечатлениями? Яочень расстроилась, но еще не могла проститься с надеждой.

— Иванова, раз я звонила тебе, значит он мог запомнить номертвоего мобильника, а следовательно в ближайшее время сам разыщет меня.

— Сомневаюсь.

— В чем?

— И в том, что запомнил, и в том, что разыщет, но большевсего в том, что захочет это делать вообще. Повторяю, ты была безобразна.

Я гордая женщина, а потому сникла. Даже пустила слезу. Ктому же вчерашний ликер давал о себе знать. Самочувствие было… Точнее не былоникакого самочувствия. Боюсь, там был не только ликер. В глазах Ивановойпоявилась жалость.

— Ну что такое? — сострадательно спросила она. — Так хочетсянайти тот дом?

— Теперь это дело чести, — отрезала я.

— Тогда давай обратимся к логике. Ты запомнила номер егомашины?

— Иванова, я не идиотка. Если б это было так, о какихпереживаниях шла бы речь?

— Ну марку-то ты знаешь?

— Говорю же, это шестисотый “Мерс”.

— Цвет?

— Темный. Прекрасно запомнила салон. Выполнен в серых тонах.Великолепные кресла.

— Салон. Кому нужен салон, если нет даже цвета. Как ты моглане запомнить цвет?

— Иванова, это возмутительно! Какой цвет, когда оба раза мывстречались в полной темноте. Губернатору плевать, что делается в закоулках.

— А какой черт носил тебя по закоулкам?

— У меня нет доверенности; я пряталась от гаишников изаблудилась. Там и встретила Владимира.

Иванова вдохновилась.

— Так надо вернуться к закоулку, где вы встретились ипопытаться восстановить в памяти путь к дому.

— Какая ты умная, просто некуда деться. А кто мне найдет тотзакоулок. Говорю же тебе, я заблудилась. Уперлась в стену. Прикажешь искатьстену?

Иванова развела руками.

— Ну, мать, не знаю как и быть.

— Никто на твои мозги и не рассчитывал. Разберусь сама, воттолько прийду в себя.

Ивановой стало обидно, она решила продемонстрироватьпредприимчивость.

— В любом случае теперь искать значительно легче, — с оченьумным видом констатировала она. — Раз ты знаешь, что владелец дома одновременнои владелец шестисотого “Мерседеса”, значит начинать надо с “Мерседеса”. Недумаю, что в этом городе их очень много. У Ефим Борисыча есть связи. Ради меняон ими воспользуется. Одевайся.

Предприимчивость Ивановой меня всегда настораживала. Поэтомуя испуганно закричала: