Он был в курсе и все равно бросил ее.

Он просто повторит то, что уже написал ей на открытке с видом питерского заката. Послание это Саша хранила на столе, каждый день перечитывая текст, который уже давно знала наизусть, по десять раз.

Самое меньшее по десять.

А он, выслушав ее, сухо повторит то, что уже написал ей. И что дальше? Она развернется и уедет из Москвы обратно в Питер?

Или сделает в Белокаменной то, что не осуществила в Северной столице: утопится, только не в Неве, а в Москве-реке?

Хуже всего будет, если она, разыскав его, увидит, что он выходит из автомобиля с ослепительно красивой женщиной, они оба смеются, а Федор целует свою спутницу – так же, как недавно целовал ее саму.

Впрочем, женщина может быть не ослепительно красивая и даже страшноватая, это что-то изменит?

Решительным счетом ничего, но отчего ей все равно хотелось рыдать?

Этим она и занималась, гуляя в одиночестве по городу, в том числе мимо того места, где хотела утопиться.

Слава рокерам, пузатым, бородатым и рогатым, не позволившим ей это сделать.

Ноги сами понесли ее как-то опять в андеграунд-заведение «Ваня Гог». Переступив порог, Саша увидела, что, по причине раннего часа, там еще практически никого нет.

Ей было здесь так хорошо с Федором и так плохо одной – так почему бы не сделать то, что во время своего последнего визита она так и не довела до конца: выпить безалкогольный коктейль.

Или даже алкогольный!

После третьего коктейля душевная боль несколько утихла, а после пятого Саша, уже мало что понимавшая, сочла, что жизнь прекрасна.

Ну, в большинстве своих аспектов.

Рядом с ней кто-то присел, она ощутила руки на своем теле и услышала жаркий шепот:

– Такая красивая и так безобразно пьяна! И совершенно одна, что еще хуже! Ты ведь поедешь со мной?

Плохо соображая и желая, чтобы этот некто тотчас убрал руки с ее груди, Саша, икнув, спросила:

– Ты кто?

– Федя.

О, неужели ее мечты осуществились – и Федя, ее Федя вернулся?

Повиснув на шее этого типа, Саша заплакала. И вдруг поняла: у него борода, от него пахнет потом, и вообще у него жирный затылок.

Нет, если это и Федя, то точно не ее.

– Ты не мой Федя! – пролепетала она, а тот, кто уже вовсю лапал ее, рывком поднял девушку на ноги и ответил:

– Еще не твой, но скоро стану. Поедем ко мне, повеселимся!

Вот уж чего Саша точно не хотела, так это ехать к Феде, не ее Феде, и веселиться. Тем более что она подозревала: ничего хорошего ей это не сулит.

Не хотелось ей, чтобы ее показали завтра в «600 секундах» как жертву изнасилования или, того хуже, убийства на сексуальной почве.

– Я не хочу… – твердила она, пока Федя, явно не ее Федя, тащил ее к выходу: «Ваня Гог» был уже под завязку забит посетителями, и никто не обращал на них внимания.

Они оказались на свежем воздухе, а Федя, не ее Федя, встряхнул девушку и дал ей пощечину.

– Зато я хочу. Поедем ко мне, и я тебя трахну. Ну, может, и не только я, это мы еще решим.

– Я не хочу… – лепетала девушка, а Федя, не ее Федя, кидая ее на заднее сиденье автомобиля, ответил:

– Да слышал я это, но мне наплевать. И вообще, заткнись и не ной, а то будет больно. Ты ведь не хочешь, чтобы тебе было больно?

Собрав все оставшиеся силы, Саша сползла с заднего сиденья (благо, что дверца была еще открыта, а Федя, не ее Федя, возился с ключами зажигания, никак не попадая в замок) и, упав на колени, поползла прочь.

Лишь бы убежать, лишь бы убежать, лишь бы убежать…

Автомобиль был припаркован в темном проулке – не исключено, намеренно, чтобы никто не мог прийти на помощь жертве, за которой Федя, не ее Федя, наведывался в «Ваню Гога».

Если это вообще был Федя, а не Джек.

«Зови меня просто: Джек-потрошитель».

В голову, затуманенную пятью коктейлями с алкоголем и диким, просто животным страхом за свою жизнь, когда она ползла по асфальту прочь от автомобиля Феди, не ее Феди, лезла всякая мура.

– Ну куда же ты, хорошая моя? Нет, так не пойдет! Или ты хочешь, чтобы я рассердился и сделал тебе больно? И трахнул тебя прямо сейчас? Хочешь же?

Федя, не ее Федя, нагнал ее и, схватив за волосы, швырнул на асфальт. И, стаскивая с Саши трусики, попытался взгромоздиться на нее.

Она сопротивлялась, попыталась укусить его, но Федя, не ее Федя, наотмашь ударил ее.

Точно Джек-потрошитель.

Нахраписто навалившись на нее, он жарко задышал, Саша из последних сил закричала, понимая, что никто не придет ей на помощь в этом темном питерском проулке.

И тут темная стена, около которой Федя, не ее Федя, пытался овладеть ею, вдруг трансформировалась в яркий квадрат света, и Саша поняла: это открылась дверь.

– …и, значит, он мне и говорит, что вся эта концепция, по сути, гроша выеденного не стоит…

– Яйца, ты хотел сказать. Ну или гроша ломаного…

– Ну да, ни яйца на грош, так сказать, и я согласен, потому что некоторые элементы этой сталинской парадной эклектики…

Федя, не ее Федя, которого спугнуло появление с черного хода двух рассуждающих о концептуальном искусстве бородачей (правда, не рокеров и отнюдь не пузатых), вдруг оставил девушку в покое, метнулся со спущенными штанами в сторону, а несколькими мгновениями позже Саша, лежа на асфальте около мусорных баков и все еще не веря своему счастью, услышала звук взревевшего автомобильного мотора и увидела блеск фар.

– Черт, что тут, скажите на милость, происходит? Вышли покурить – и на тебе. Там что, кто-то припарковался, хотя запрещено?

Саша видела бородачей, которые старались понять, кто же умчался прочь (Федя, не ее Федя, точнее, «просто Джек»), а вот они ее, скрытую мусорными баками, нет.

– Гм, вора, что ли, спугнули? Хотя непонятно, что тут красть. Ну так вот, продолжаю, элементы сталинской парадной эклектики, перемешанные с…

Саша громко застонала.

Ее притащили прямо в «Ваню Гога» с черного хода и уложили в одном из подсобных помещений, накрыв старыми одеялами: девушку знатно трясло. Бородачи совещались, вызывать ли милицию и «скорую», и, услышав это, Саша тихо, но решительно заявила:

– Никакой милиции, никакой «скорой».