Джеку Сойеру есть о чем подумать и без неуместных замечанийсонного голоса, который произнес слово «полисмен» на детский манер. Этот голосон бы тоже отправил куда подальше с помощью магии, но не получается, голосаотказываются затихать, жужжат, словно рассерженные осы.

Как ни посмотри, он не очень-то владеет ситуацией, наш Джек.Он смотрит на часы, потом на яйца, которые выглядят как-то не так, пусть он ине может сказать, с чего такое ощущение. Не может понять, какие он долженделать выводы из вида яиц. Яйца ни о чем ему не говорят. Периферийным зрениемон ухватывает заголовок на первой полосе «Ла Ривьер геральд».

Большие буквы разом срываются с бумаги и плывут к нему.

«РЫБАК ПО-ПРЕЖНЕМУ ГУЛЯЕТ ПО…» Нет, этого достаточно. Онотворачивается от ужасных слов, которые возвращают его к Рыбаку. Как насчет «ПОСТЕЙТЕН-АЙЛЕНДУ» или «ПО БРУКЛИНУ», где настоящий Альберт Фиш настиг двух изсвоих жертв?

От всего этого его мутит. Двое детей мертвы, Ирма Френопропала и скорее всего тоже мертва и частично съедена, лунатик, который коситпод Альберта Фиша… Дейл буквально насильно заставил его все это выслушать.Подробности проникают в его тело, как яд. Чем больше он узнает — а длячеловека, который действительно старался держаться подальше от этого дела, Джекузнал на удивление много, — тем выше концентрация яда в крови, тем болееискаженным становится его восприятие действительности. Он поселился вНорвэй-Вэлли, чтобы убежать от мира, который вдруг стал хрупким и подвижным,словно под внешним давлением потерял прочность. В его последний месяц вЛос-Анджелесе давление это стало невыносимым. Какие-то странные тени мелькали втемных окнах и между домами, грозя обрести форму. В выходные не отпускалоощущение, что он нахлебался грязной воды из посудомоечной машины, отчегодышалось с трудом и приходилось все время бороться с тошнотой. Вот и работал онпрактически без отдыха, успешно завершая одно расследование за другим (повыставленному им самим диагнозу, вина за его состояние лежала на боте, но едвали мы можем винить капитана за то, что он изумился когда его лучший детективтак внезапно попросился в отставку).

Он укрылся в забытом Богом уголке Америки, в этом убежище, вэтом раю, примыкающему к желтом лугу, как можно дальше от мира угроз и безумия,почти в двадцати милях от Френч-Лэндинга, достаточно далеко отНорвэй-Вэлли-роуд.

Однако все попытки отгородиться провалились. Но онпо-прежнему пытался уйти от поднявшейся бури, отстоять свое право на уединение.Потому что, уступив видениям и голосам, донимавшим его, он бы признал, что мир,от которого удрал три года назад, все-таки вышел на его след и наконец настиг.

В Калифорнии трудности работы сокрушили его; теперь все бедыЗападного Висконсина он должен держать на расстоянии вытянутой руки. Иногда,глубокой ночью, он просыпается от эха сладенького, отравленного голоска:«Больше никаких копписменов, не буду, слишком близко, слишком близко». О том,что близко, Джек Сойер не хочет и думать, это доказывает, что он долженизбегать дальнейшего отравления.

Плохие новости для Дейла, он это знает и сожалеет о своейневозможности как принять участие в расследовании, так и объяснить причинуотказа своему другу. На карту поставлено будущее Дейла, двух мнений тут быть неможет. Он — хороший начальник полиции, более чем хороший для Френч-Лэндинга, ноон недооценил игру и подставился под удар. Выражая уважение к местной власти,присланные центральным полицейским управлением детективы Браун и Блэк, низкопоклонившись, отступили в сторону, позволив Дейлу Гилбертсону, который думал,что они оказывают ему честь, самолично затянуть петлю на шее. Плохо, конечно,но Дейл только сейчас понял, что стоит на опускаемом люке с черным мешком наголове. Если Рыбак убьет еще одного ребенка… Ну, Джек Сойер выражаетглубочайшее сожаление. Прямо сейчас сотворить чудо он не может, извините.Голова Джека занята более важными вопросами.

Красными перышками, например. Такими маленькими. Маленькиекрасные перышки как занимали мысли Джека, так и занимают, несмотря на попыткиизбавиться от них с помощью магии. А появились они за месяц до убийств. Однаждыутром, когда он вышел из спальни и спускался по лестнице, чтобы приготовитьзавтрак, одно-единственное красное перышко, меньше пальчика младенца, вроде бывыплыло из скошенного потолка над верхними ступенями и спланировало вниз. Заним последовали еще два или три. Овальная секция штукатурки напротив словноморгнула и открылась, как глаз, и из этого глаза перышки так и посыпались,будто их с силой выдуло из какой-то трубы. Перышковая дробь, перышковый ураганобрушился на его грудь, поднятые руки, голову.

Но это…

Этого никогда не случалось.

Случилось что-то другое, и ему потребовались минута или две,чтобы сообразить, что к чему. Какой-то нейрон в мозгу дал сбой. Какой-торецептор захватил не ту химическую молекулу, а может, лишнюю. В результате попроводящим путям прошел не тот сигнал, на который зрительные центрыотреагировали созданием иллюзии. По-существу, эта иллюзия практически ничем неотличалась от галлюцинации, а галлюцинации — обычное дело для алкоголиков,наркоманов и сумасшедших, особенно параноидальных шизофреников, с которымиДжеку приходилось часто иметь дело на том отрезке его жизни, когда он былкопписменом. Джек не подпадал ни под одну из этих категорий, включая последнюю.Знал, что он не параноидальный шизофреник и вообще не сумасшедший. Если выдумали, что Джек Сойер — псих, значит, это у вас не все дома. Он абсолютно, какминимум на 99 процентов, верил в здравость своего рассудка.

Поскольку он не галлюцинировал, летящие в него перышки былине чем иным, как иллюзией. Любое другое объяснение включало реальность, аперышки не имели никакого отношения к реальности. В каком, скажите на милость,мире мы живем, если такое может с нами случиться?

Пронзительный крик Джорджа Рэтбана ворвался в его мысли:«Мне больно это говорить, честное слово, потому что я люблю нашу дорогую„Пивную команду“, вы знаете, что люблю, но бывают моменты, когда любовь должнасжать зубы и взглянуть правде в лицо… например, признать убогость нашихпитчеров.

Бад Селиг, о, Б-А-А-Д, это я пытаюсь докричаться доХьюстона. Пожалуйста, вернись! Даже слепому удалось бы больше страйков, чемнашим КРИВОРУКИМ, ТУПОГОЛОВЫМ НЕУДАЧНИКАМ».

Старина Генри! Он настолько перевоплощался в ДжерджаРэнбона, что казалось, ты видишь пот, выступающий на рубашке у него подмышками. Но лучшим из перевоплощений Генри, по мнению Джека, был образуверенного в себе, не терпящего возражений хиппаря Генри Шейка («АравийскийШейк, Шейк, Шейк»), который, если пришлось бы к слову, мог рассказать, какогоцвета носки надел Лестер Янг в день записи «Чистильщика обуви» или «Леди,будьте паинькой», а также описать интерьеры двух десятков знаменитых, но вбольшинстве своем давно уже закрывшихся джаз-клубов.

«…и прежде чем мы услышим очень мелодичную, очень красивую,очень простую музыку, которую однажды в воскресенье „Трио Билла Эванса“нашептывало слушателям в „Вилледж Авангард“, проявим уважение к третьему,внутреннему глазу. Давайте почтим третий глаз, глаз воображения. Втораяполовина жаркого июньского дня в Гринвич-Виллидж, Нью-Йорк. По залитой солнцемЮжной Седьмой авеню неспешно заходим в тень шатра „Авангарда“, открываем белуюдверь и по длинной узкой лестнице спускаемся в просторную подземную пещеру.Музыканты выходят на сцену. Билл Эванс садится за рояль и кивает аудитории.Скотт Лафаро обнимает контрабас. Пол Мотиан берет в руки палочки. Эванснаклоняет голову, чуть в сторону, чуть вниз, его пальцы касаются клавиатуры.Для тех из нас, кто удостоен чести быть там, такого больше не повторится.