По словам Стуре, врачи, терапевты и санитары следили за тем, чтобы наркотические препараты всегда находились у него в свободном доступе.

— Да, сегодня подобное кажется невообразимым, но в те времена я был благодарен, что вопрос о таблетках не поднимался. Для меня это означало лишь одно: я мог спокойно продолжать употреблять наркотики.

В состоянии наркотического опьянения Стуре находился на протяжении почти десяти лет. Тогда-то он и начал делать всё, для того чтобы его признали виновным в убийствах, которых он не совершал.

А потом всё вдруг закончилось.

— Однажды — должно быть, это случилось в середине 2001-го — поступило распоряжение от нового главврача Сэтерской клиники, Йорана Чельберга. Терапию надлежало немедленно прекратить.

Не давать мне больше бензодиазепинов. Я ужасно боялся абсистенции и побочных эффектов.

Я вспомнил слова Йорана Чельберга, который на данный момент уже покинул пост главврача: он говорил, что не хотел «замалчивать факты и способствовать сокрытию процессуального скандала». Я начал догадываться, на что он намекал: на признания Квика, убийства и связь всего этого с терапией.

Стуре казалось, что его признания и доступ к лекарствам были своего рода негласным соглашением между ним и Сэтерской клиникой, как вдруг договор оказался расторгнут. Реакция Брегваля не заставила себя ждать: гнев, горечь и страх.

— Как я мог жить без лекарств — чисто физически? — к тому моменту Стуре получал такое количество бензодиазепинов, что дозу просто необходимо было снижать постепенно, в течение восьми месяцев. — Это было ужасное время. Я просто сидел в комнате, и единственное, на что я был способен, — это слушать радио «Р1».

Стуре сложил руки крест-накрест, обхватив себя за плечи.

— Вот в таком положении я лежал в кровати, — сказал он и затрясся.

— И в один прекрасный день вы проснулись трезвым и относительно здоровым. Но приговорённым к пожизненному заключению за восемь убийств?

— Да.

— Но вы ведь сами этому способствовали!

— Да. И я не видел выхода. У меня не было тех, к кому я мог обратиться за помощью.

— Почему?

Он замолчал, удивлённо взглянул на меня, засмеялся и сказал:

— А куда мне идти? К адвокатам нельзя, они ведь тоже делали всё возможное, чтобы меня осудили. Так что я остался один на один со своими проблемами…

— И не было никого, с кем можно было поговорить?

— Нет, мне никого не удалось найти. Конечно, могли быть люди…

— Те, кто работает здесь, в отделении, они считают вас виновным?

— В целом, думаю, да. Хотя, вероятно, среди персонала и найдётся пара-тройка человек, которые так не думают. Но этот вопрос никогда не поднимается.

После того как в ноябрьской статье 2001 года, вышедшей в «Дагенс Нюхетер», Квик заявил, что «берёт тайм-аут», допросы прекратились. Вскоре по распоряжению ван дер Кваста были приостановлены и все следствия. Квик больше не принимал журналистов и погрузился в семилетнее молчание.

При этом никто даже не догадывался, что Стуре больше не посещает терапевтические сеансы. Без таблеток ему было не о чем рассказать. Он не хотел говорить о домогательствах в детские годы и убийствах во взрослом возрасте — да и не мог ничего поведать без бензодиазепинов. Язык ему развязывали лекарства.

— Несколько лет я вообще не виделся с Биргиттой Столе. Потом мы начали встречаться раз в месяц для «социализации». Но чёрт возьми, во время разговора она всегда вставляла что-то вроде: «Ради семей жертв ты должен продолжать говорить». Для меня это было смерти подобно!

Другим кошмаром оказалось практически полное отсутствие у Стуре Бергваля воспоминаний о том времени, которое он провёл в образе Томаса Квика. Крупные дозы бензодиазепинов блокируют когнитивные процессы, и способность к запоминанию и обучению фактически исчезает.

Сначала я предполагал, что Стуре просто-напросто симулирует провалы в памяти, но вскоре обнаружил, что он и впрямь не имеет ни малейшего представления о важных деталях, раскрыть которые было в его же интересах. На деле именно это обстоятельство и не позволяло ему заявить о том, что прежние показания — ложь.

— Я очень надеюсь, что процессы терапии и лечения тщательно задокументированы, — сказал он. — Сам я понятия не имею, как делались записи.

Рассказ Стуре означал лишь одно: речь идёт о крупном скандале не только в судебной системе, но и в области оказания психиатрической помощи, ведь пациенту назначили несерьёзную терапию и безумные лекарства. Приговоры были лишь одним из следствий неправильного лечения. Разумеется, если Стуре говорил правду. А как это узнать?

— Для меня большую ценность представляли бы ваши медицинские карты, — сказал я.

Стуре смутился.

— Не уверен, что мне бы этого хотелось, — сказал он.

— Почему нет?

Он ответил не сразу.

— Мне ужасно неловко от мысли, что кто-то посторонний прочитает всё то, что я наговорил и сделал в те годы.

— Боже! Ведь все читали, как вы нападали на детей, убивали их, расчленяли, ели их останки! Чего ещё стесняться? Пожалуй, сложно себе представить что-то ещё хуже!

— Не знаю, — повторил Стуре. — Мне надо подумать.

Его ответ заставил меня сомневаться. Возможно, Стуре хотел скрыть от меня и других журналистов правду, которая ещё не была никому известна?

— Подумайте, — сказал я, — Но если вы хотите добиться справедливости, необходимо говорить открыто. Правду и ничего кроме правды.

— Да, разумеется, — ответил Стуре. — Просто мне ужасно стыдно…

Завершив долгий и исчерпывающий разговор, мы распрощались. Я уже собрался уходить, Стуре был готов нажать на кнопку и вызвать персонал, как вдруг я вспомнил нечто важное.

— Стуре, можно задать последний вопрос? Я думаю об этом уже полгода.

— Да?

— А что вы делали в Стокгольме, когда вас ненадолго отпускали из больницы?

Он улыбнулся и ответил не раздумывая. Его ответ заставил улыбнуться и меня.

II

«Если мне скажут, что полиция при участии психолога сумела сфальсифицировать доказательства и заставить суды вынести обвинительный приговор невиновному, я заявлю, что в истории судебной системы никогда не было ничего подобного. Сумевший обнародовать это предъявит миру самую большую сенсацию!»

КЛАЭС БОРГСТРЁМ, адвокат Томаса Квика в 1995–2000 гг., интервью с автором 14 ноября 2008 г.

Жизнь во лжи

Я стою у двери и жду охранника, который должен меня выпустить. Но сначала я хочу услышать ответ Стуре. В полицейских отчётах значилось, что Томаса Квика неоднократно отпускали в Стокгольм. После очередного возвращения выяснилось, что он вдруг совершил «гипнотическое путешествие в машине времени» и готов подробно рассказать о деталях убийства Томаса Блумгрена в Векшё. Во всяком случае, так описал внезапное возвращение памяти его терапевт.

— Да, я могу ответить на этот