В горящих алым пламенем глазах

Все в пляске дьявольской кружилось.

Ресниц бесцветных чуть заметный взмах –

И все вдруг тьмой седой укрылось…

Женщина в зеркале на мгновение прикрыла пылающие глаза, потом снова открыла их, и Франческа не просто увидела, она почувствовала каждой клеточкой своего тела, своего сознания, как на нее надвигается темнота. В комнате больше не было света. Его не было на улице. Темнота была серая, словно все вокруг заволокло непонятно откуда взявшимся туманом. А голос в соседней комнате продолжал монотонно бубнить пугающие, ненавистные слова:

Манящая лиловая рука

Окаменела неподвижно.

Шептали мне уста издалека

Молитву сатаны чуть слышно…

И Франческа увидела эту руку… Женщина из зеркала протягивала к ней руку. Франческа хотела отстраниться, но не могла даже шевельнуться. Ее тело словно окаменело… И вдруг боль прошла. Отпустила. Франческа облегченно засмеялась: тихо, еле-еле слышно, потому что сил у нее совсем не было. А женщина из зеркала что-то зашептала. Франческа прислушалась. Потом улыбка ее стала исчезать, словно таять. В конце концов на лице появилось выражение бессмысленное и пустое. Хриплым, слабым шепотом она стала повторять слова, которые подсказывало ей зеркало:

– Тринадцать окон. Тринадцать дверей. Тринадцать комнат. Тринадцать детей. – А потом: – Шестой этап – три. Шестой этап – два. Шестой этап – раз.

В следующее мгновение она закрыла глаза, запрокинула голову и ужасно закричала.

***

Ева стояла возле окна одной из комнат на втором этаже. Она видела, как в окне напротив Франческа заметалась словно сумасшедшая. Она слышала ее жуткий, разнесшийся по округе крик. Она заметила как Франческа, словно подкошенная, упала на пол.

Прошло не больше тридцати секунд, как в комнате дома напротив открылись двери и появилось два человека: синьор Пеллегрино и синьора Ди Анджело. Они взволнованно склонились над Франческой. А еще пять секунд спустя к окну подошел синьор Пеллегрино – солнечные лучи осветили его белесые волосы. Два окна находились на приличном расстоянии друг от друга, но Ева увидела, что бледно-голубые глаза смотрят прямо на нее – пытаясь заглянуть в ее глаза. Ева с нежностью улыбнулась синьору Пеллегрино и задернула шторы.

***

Комментатор гонки Гран-при Италии не скрывал своего ликования и своих эмоций:

– И первым финиширует… ДА!!! Он выигрывает эту гонку! Фабио Росси делает невозможное и выигрывает шестой этап подряд! Вы когда-нибудь такое видели! Вы видели, на какой скорости он мчал к победе?! Какое хладнокровие! Какое филигранное мастерство проявил этот гонщик на самых опасных обгонах! Черт возьми, а ведь этот парень преодолел свой проклятый роковой этап! Теперь ему предстоит долго и утомительно принимать поздравления. Но мы с вами верим, что уж с этим-то он как-нибудь справится. Страшно сглазить, но, по-моему, все идет к чемпионству…

– Зачем ты сделала с ней это?

Ева оглянулась: он стоял внизу, возле террасы, и смотрел на нее строго, как учитель на провинившегося ученика. Он все больше удивлял ее.

– Сначала ты скажи: Пеллегрино или все-таки Пилигрим?

– Это не имеет значения. Смысл один. Называй, как хочешь. Ты не ответила. Зачем ты сделала это с ней?

Ева тоже посмотрела на него строго: как на ученика, который вздумал немного поиграть в учителя, пока сам учитель вышел из класса.

– Затем, что она чуть не убила его. А он должен был остаться живым. Я обещала ему.

В лице Пилигрима мелькнула растерянность.

– Не понимаю тебя.

Теперь удивилась Ева.

– Неужели, действительно не понимаешь? Неужели, есть что-то, чего ты не знаешь, Пилигрим?

Он молча ждал. По его лицу было понятно, что он представления не имеет, о чем она говорит.

Ева почувствовала легкое превосходство. Это принесло ей удовольствие. Но она не улыбалась.

– Она приговорила своего мужа к смерти. Не смотри на меня так, это правда. Она слишком часто в последнее время представляла себе, как его машина попадает в аварию, и из нее вытаскивают мертвое тело ее мужа. Она думала об этом так часто, что в конце концов поверила в то, что именно так и будет.

Пилигрим озадаченно качнул головой, все еще не веря или не понимая.

– Помнишь того бродягу, которого съела акула? – с издевкой в голосе поинтересовалась Ева. – То есть того, которого съели собаки?

Пилигрим поморщился: ее шутки казались ему кощунственными. Ева знала, что такими они, конечно, и были. Но совершенно ничего не могла с собой поделать. У нее было такое ощущение… азарт на грани куража… Хотя, нет. Куража не было. Но был азарт – как будто она победила вместе с ним, с Фабио. Это было невероятно сильное ощущение – ощущение могущества. Пусть это могущество длится несколько секунд. Пусть в сравнении с целой жизнью это лишь иллюзия. Но оно того стоит – стоит, чтобы в него поверить.

Пилигрим терпеливо ждал, когда Ева насладится своими ощущениями. Она наконец опустила на него глаза.

– Так вот. Бродяга. Помнишь его? Он сам выбрал свой путь. Он поверил в то, что увидел и выбрал свой путь. Но оказывается, Пилигрим, что кто-то другой может выбрать нам наш путь. Поверить – и приговорить к смерти. Она поверила в то, что придумала сама, и, даже не подозревая о том, выбрала ему путь.

Ева глубоко вздохнула и властно улыбнулась.

– А меня это никак не устраивало. Он нужен мне живой. Пришлось убрать ее на время, чтобы освободить его. Он выжил. Он победил. Сам. Дело того стоило.

Пилигрим задумчиво прошелся вдоль террасы. Он шел очень медленно, глядя себе под ноги. Потом повернулся и пошел обратно. Подошел, поднял глаза на Еву и спросил:

– Но почему это пришло ей в голову? Как?

Ева пожала плечами.

– Все просто, – мягко, со вздохом легкой усталости сказала она. – Шестой этап – раз. Шестой этап – два. Шестой этап – три. Цифра «шесть» три раза. Франческа слишком суеверна и мнительна.

Во взгляде Пилигрима появилось понимание. Но не понимание того, что пояснила ему Ева. А понимание чего-то другого.

– Это его игра, – без выражения сказал Пилигрим.

– Чья? – Ева притворилась, что не догадывается, кого он имеет в виду.

– Того, чьи глаза – пропасть. Она была всего лишь марионеткой.

– Возможно, – не стала спорить Ева.

– Тебя не пугает это? – спросил он.

– Меня бы испугало это, милый синьор Пеллегрино, – то ли насмехаясь, то ли с грустью ответила она. – Но он забрал у меня ту половину сердца, которая отвечала за страхи. Теперь страхи мне недоступны.