– Они не заплатили мне ни цента.

– Это правда?

– Да.

– Тогда почему, Барт? Ради Бога, объясни мне, почему ты этосделал?

– А почему ты считаешь, что я должен тебе это объяснять,Стив? – Он взял предназначенный для него стул, стул для просителей, ипереставил его на другую сторону массивного письменного стола.

На мгновение Орднер был в замешательстве. Он помоталголовой, словно боксер, получивший чувствительный, но не очень серьезный удар внос.

– Хотя бы потому, что ты пока еще мой подчиненный. Этойпричины хватит для начала?

– Нет, не хватит.

– Почему?

– Стив, я был подчиненным и у Рэя Таркингтона. Он былнастоящим человеком. Ты можешь испытывать к нему антипатию, но ты не можешь непризнать, что он был настоящим. Иногда, когда с ним разговаривали, он портилвоздух, или рыгал, или вытаскивал спичкой серу из ушной раковины. У него бывалинастоящие проблемы. И иногда я бывал одной из этих проблем. Как-то раз, когда яошибся в расчетах с одним мотелем, он схватил меня за грудки и швырнул обстенку. Но ты на него не похож, Стив, ни капельки. «Блу Риббон» – это для тебятак, игрушка, люди, которые работают там, – заводные человечки, вот кто они длятебя, Стив. Единственно, что тебя интересует – это твоя карьера, твоесобственное продвижение наверх. Так что не надо мне тут петь песни оначальниках и подчиненных. Не делай, пожалуйста, вид, будто ты засунул мне свойхрен в рот, а я его откусил.

Даже если лицо Орднера было всего лишь фасадом, за которымскрывались его настоящие чувства, то на нем не появилось ни единой трещины.Черты его продолжали выражать умеренную скорбь, не более того.

– Ты действительно веришь в то, что говоришь? – спросил он.

– Разумеется. «Блу Риббон» волнует тебя постольку, посколькуона влияет на твой статус в корпорации, и не более того. Так что кончай вешатьмне лапшу на уши. Вот. – Он швырнул конверт с заявлением об увольнении наполированную крышку стола.

Орднер снова слегка покачал головой.

– А как же насчет тех людей, которые из-за тебя попадут вбеду, Барт? Маленькие люди. Ты забыл о них, послал их к чертовой матери, атеперь любуешься самим собой. – Орднер словно смаковал эти слова. – Так как жеэти маленькие люди, которые потеряют свою работу из-за того, что для прачечнойне найдется нового помещения, что с ними будет?

Он резко засмеялся и сказал:

– Ах ты, дешевый сукин сын. Слишком ты высоко взобрался,чтобы разглядеть, что происходит внизу.

Щеки Орднера слегка порозовели.

– Объясни, пожалуйста, свои слова, Барт, – сказал онпреувеличенно вежливым тоном.

– Да у каждого работника в прачечной – от Тома Гренджера доПоллака из мойки – лежит в кармане страховка от безработицы. И она принадлежитим. Они за нее платят. Регулярно. И они получат свои деньги. А если тебе труднос этим примириться, то думай об этом, как об издержках. Наподобие ленча «УБенджамина», за которым ты позволяешь себе выпить четыре коктейля.

– Это велферовские деньги, и ты прекрасно об этом знаешь, –уязвленно сказал Орднер.

– Дешевый сукин сын, – повторил он. Руки Орднера потянулисьодна к другой и сжались в двойной кулак. Они сплелись, как руки ребенка,которого недавно научили читать «Отче наш…» перед сном. – Ты переходишь границыдозволенного, Барт.

– Нет, ничуть не бывало. Ты позвал меня сюда. Ты попросилменя объяснить. И что ты ожидал, что я тебе скажу? Простите, я виноват, яоблажался, я готов делом искупить свою вину? Я последний разгребай? Так, чтоли? Но я этого не могу сказать. Потому что я не чувствую ни малейшегораскаяния. А если я и разгребай, то это касается только Мэри и меня, и онаникогда об этом не узнает, а если и узнает, то никогда не сможет убедитьсянаверняка. Неужели ты собираешься сказать мне, что я причинил вред корпорации?Не думаю, однако, что даже такой говнюк, как ты, способен на такую чудовищнуюложь. Когда корпорация достигает определенного размера, ей уже ничто не можетпричинить вред. Она становится своего рода стихийным бедствием. Когда дела идутхорошо, она получает огромную прибыль, а когда дела катятся ко всем чертям, онаполучает право платить меньше налогов. Уж тебе ли этого не знать.

– А как насчет твоего собственного будущего? Как насчетМэри? – осторожно осведомился Орднер.

– Не притворяйся, тебе до этого нет никакого дела. Этопросто рычаг, который ты хочешь попробовать использовать против меня. Ну, вотответь мне, Стив, что бы с нами ни случилось, это что, причинит тебе какой-товред или боль? Приведет к снижению твоей зарплаты? Или, может быть, акциипринесут тебе меньше дивидендов за этот год? Или твой пенсионный фондуменьшится?

Орднер покачал головой.

– Иди-ка ты домой, Барт. Ты просто не в себе.

– Почему ты так решил? Потому что я заговорил о тебе, отвоей жизни, а не только о деньгах?

– Ты переволновался, Барт.

– Ты просто не знаешь, что делать, – сказал он, вставая иупираясь кулаками в полированную крышку стола. – Ты зол на меня, но ты незнаешь почему. Кто-то когда-то объяснил тебе, что если когда-нибудь наступитподобная ситуация, то ты должен будешь разозлиться. И ты разозлился. Но незнаешь почему.

Орднер терпеливо повторил:

– Ты переволновался.

– Ты прав, черт тебя побери. А ты? Расскажи мне про себя,что ты чувствуешь?

– Иди домой, Барт.

– Нет, домой я не пойду, но я скоро уйду отсюда, а ведь этовсе, что тебе надо. Ответь мне только на один вопрос. Хоть на одну секундуперестань быть важным боссом, человеком из корпорации и ответь мне искренне ичистосердечно: тебе есть до всего этого дело? Это хоть как-то тебя волнует,затрагивает?

Орднер посмотрел на него и выдержал паузу. Город простиралсяза ним, словно огромный сказочный замок с башнями, окутанный серым туманом.

– Нет, – ответил он, наконец.

– Хорошо, – сказал он тихо. Он посмотрел на Орднеравзглядом, в котором не было ни злобы, ни враждебности. – Я сделал это не длятого, чтобы тебя подставить. Или подставить корпорацию.

– Тогда почему? Давай играть по честному: я ответил на твойвопрос, а ты ответь на мой. Ты мог запросто поставить подпись на договоре опокупке уотерфордского завода. А там – пусть голова болит у кого-нибудьдругого. Так почему же ты этого не сделал?

– Я не могу тебе этого объяснить, – сказал он. – Яприслушивался к самому себе. Но люди говорят сами с собой на другом языке, иесли попытаться облечь его в слова, то получается какое-то дерьмо собачье. Но яабсолютно уверен, что поступил правильно.