В моей же комнате, поскольку она была небольшой по размеру,почти не было изменений, только часть её была отделена и превращена в небольшуюспальню. Комната была обставлена дешевой современной мебелью, и этообстоятельство несколько разочаровало меня. Мне очень хотелось, чтобыобстановка больше соответствовала архитектуре самого дома.

Чемоданы мои уже были в комнате. Полковник сказал, чтокомната Пуаро прямо напротив. Он уже собирался проводить меня туда, как вдругиз холла внизу раздался резкий крик «Джордж!».

Полковник Латрелл вздрогнул как испуганная лошадь. Рука егоподнялась к губам.

— Надеюсь, всё в порядке. Позвоните, если вам что-нибудьпонадобится…

— Джордж!

— Иду, иду, дорогая.

Он поспешил по коридору. Минуту я смотрел ему вслед, затем,со слегка бьющимся сердцем, пересёк коридор и постучал в дверь комнаты Пуаро.

По-моему, нет ничего грустнее разрушения, вызванноговозрастом.

Мой бедный друг! Я давал описание его внешности множествораз. Теперь же постараюсь вам показать те перемены, которые с ним произошли.Изуродованный артритом, он передвигался на коляске. От прежней его полнотыпрактически ничего не осталось. Он стал маленьким худым человечком. Лицо егоосунулось и сморщилось. Правда, усы и волосы были ещё чёрными как смоль, но,откровенно говоря, чувствовалось, что это только камуфляж. Вскоре стало ясно,что волосы крашеные и что Пуаро носит парик.

Только глаза его по-прежнему излучали ум. Сейчас онисверкали и блестели от слёз — без сомнения, от чувств, обуревавших его.

— A, mon ami[6] Гастингс, mon ami Гастингс…

Я наклонил голову. Он нежно, по привычке, обнял меня.

— Mon ami Гастингс!

Пуаро откинулся назад и оглядел меня, склонив голову немногонабок.

— Да, всё такой же. Та же прямая спина, те же широкие плечии седые волосы — tres distingue[7]. Знаете, друг, вы неплохо выглядите. Lesfemmes[8], они вас ещё интересуют? А?

— Ну что вы, Пуаро, на самом деле, — запротестовал я. —Должен вам…

— Успокойтесь, дружище, это только проверка, — проверка!Когда приходят молодые девушки и нежно разговаривают с вами, очень нежно, тогдаконец! «Бедный старичок, — говорят они. — Мы должны к нему хорошо относиться.Наверное, ужасно быть в таком возрасте!» Но вы, Гастингс, vous etes encorejeune[9]. Так что у вас ещё есть шансы. Вот именно — подкрутите усы, расправьтеплечи, — я ведь всё вижу, — и тогда вы перестанете выглядеть таким неловким!

Я рассмеялся.

— Вы просто невыносимы, Пуаро. Ну, а сами-то вы как?

— Я? — усмехнулся Пуаро. — Я — развалина, рухлядь, не могуходить, весь изуродован, скрючен. К счастью, я еще могу сам принимать пищу, ново всём остальном ко мне следует относиться как к ребёнку: укладывать впостель, мыть и одевать. Enfin[10], это не так интересно. Хотя моя оболочкаразрушается, сердцевина, к счастью, ещё жива.

— Безусловно. Лучшее сердце в мире!

— Сердце? Возможно, но я не это имею в виду. Мозг, mon cher,мозг мой ещё работает потрясающе.

Я, по крайней мере, понял только одно: скромность Пуаронисколько не пострадала.

— И вам нравится здесь? — спросил я.

— Как сказать, — Пуаро пожал плечами. — Конечно, это, как выпонимаете, не номер в Ритце. Комната, которую я первоначально занимал, была ималенькой, и недостаточной обставленной. Я перебрался сюда, почти за ту жестоимость. Затем кухня. Английская, причём самого худшего типа. Брюссельскаякапуста необычайно жесткая и нарезанная огромными кусками, как раз такими, каклюбят англичане. Варёная картошка либо жёсткая, либо разваливается на кусочки.А овощи совершенно переваренные. Полное отсутствие соли и перца в любом блюде,— Пуаро выразительно замолчал.

— Ужасно, — заметил я.

— Но я не жалуюсь, — продолжал Пуаро, — это последствия, такназываемой, модернизации. Повсюду ванны, краны, а что толку от этого? Почтивесь день, mon ami, едва тёплая вода. А полотенца? Такие тонкие и такиепрозрачные!

— Да, нам есть что вспомнить в прошлом, — вставил язадумчиво, и мне вдруг представились облака пара от единственного крана сгорячей водой в единственной ванной комнате, бывшей тогда в Стайлзе, гдеогромная ванна с боковыми стенками из красного дерева гордо возвышалась прямо вцентре помещения! Я вспомнил также огромные банные полотенца и многочисленныесияющие кувшины с кипятком, которые стояли в старомодных тазах в каждойкомнате.

— Не стоит огорчаться, — вновь сказал Пуаро. — Я готовстрадать, но ради добра.

Неожиданная мысль пришла мне в голову.

— Послушайте, Пуаро, может у вас не хватает средств? Я знаю,война сильно ударила по капиталовложениям…

— Нет, нет, мой друг, — быстро успокоил меня Пуаро. — У менявсё в порядке. Пожалуй, я даже богат, и сюда меня привели не денежныеобстоятельства.

— Что же, тогда прекрасно, — сказал я и продолжал:

— Кажется, я понимаю вас. С возрастом каждый из насстремится всё чаще возвращаться к былым дням, пытаясь возродить прошлое. Мнекак-то неуютно в Стайлзе. Всё навевает воспоминания, прежние ощущения ичувства, которые, как мне казалось, уже совершенно забыты. Думаю, что вычувствуете то же самое.

— Ничуть. Как раз наоборот.

— Это были прелестные дни, — печально промолвил я.

— Так вы можете говорить только за себя, Гастингс. Что жекасается меня, то приезд в Стайлз — Сент — Мери был для меня ужасно неприятен.Я был гоним, ранен и существовал за границей только благодаря милостыне. Нет,это было невесело. Я не знал, что Англия станет моим домом, и что здесь я найдусвоё счастье.

— Я забыл об этом, — сказал я виновато.

— Конечно. Вы всегда приписываете другим те же чувства, чтоиспытываете сами. Гастингс счастлив — значит, все счастливы!

— Ну что вы, — запротестовал я, смеясь.

— В любом случае, — продолжал Пуаро, — вы улыбаетесь. Выоглядываетесь назад. Вы говорите со слезами на глазах: «О, счастливые дни!Тогда я был молод», но, на самом деле, мой друг, вы не были так счастливы, какэто вам сейчас кажется. Вы были тяжело ранены, страдали от того, что больше негодны к военной службе, но больше всего вас угнетало пребывание в этом доме.Кроме того, насколько я помню, вы окончательно запутались, так как влюбилисьсразу же в двух женщин.