«Закатилась звезда поднебесная, угасла свеча воску ярого!» –выло, стонало в ушах на разные голоса. Почему-то казалось, это плачут по нему.Только вот в чем беда: Иван знал, что некому, некому на всем свете уронить понему хоть одну слезу.

Да что он разнюнился, словно малолетка?! Хуже братца Юрки:тот ни слезинки не уронил, а Иван чуть не прощения просить вздумал, когда еголаяла злоязыкая баба.

Выблядок, выблядок… Гнусное слово стучало в висках. Невпервой слышит он его, нет, не впервой. Шуйские потому тянули руки к трону, чтои сами вели свой род от Александра Невского, притом от старшей линии, а не каквеликий князь Василий Иванович – от младшей. Да и вообще – неизвестно, Василияли родной сын наследует престол! Андрюшка Шуйский, песья пожива, не раз болтал,будто нет в Иване ни капли великокняжеской крови, будто приблудила его матушкаЕлена Васильевна от своего красавца-конюшего, Ивана Овчины-Телепнева, а вотстарицкий и верейский князь Владимир – законный сын Андрея, младшего братаВасилия Ивановича, значит, его прав на власть больше!

«Как же так? Почему? Да я не помню себя иначе, чем напрестоле!»

Выблядок, выблядок… Ни капли великокняжеской крови!

Иван резким взмахом утер лицо и выкрикнул, глядя в темень,изредка рассеиваемую огоньками сторожевых костров у дальних городских застав:

– Коли так, не буду я зваться великим князем! Царем стану!Русским царем!

На сердце у Ивана теперь сделалось легко, небывало легко.Правильно, что Воронцов приколол ту лютозлобную бабенку. Жаль, сам до этого недодумался, эх, до чего жаль! Ванька опередил его, он вечно лезет вперед, когдаего не просят. Ну да ничего, придет время – Иван ему это припомнит, припомнит.Как только станет царем! И вот еще что – жениться надо. Войдет в приличныйвозраст – немедля женится. Чтобы была рядом теплая, ласковая. Чтоб жалела… аесли придется – и оплакала бы.

Представились женские слезы, капающие ему на руку,представились покорные губы. И совсем хорошо на душе стало.

– Гой-да! – завопил в приступе блаженного, полудетского восторга,с силой вытягивая коня по вороному, бархатному боку. – Я царь теперь! Царь!Гой-да-а!..

– Боговенчанному царю Ивану Васильевичу, всея Русисамодержцу, – мир и здравие! Сохрани его Господь на многая лета-а!

В храме Успения служили торжественный молебен. МитрополитМакарий возложил на Ивана крест, бармы, венец и громогласно молился за здравиенового государя. Гремели колокола по всей Москве, словно возглашая:

– Ныне землею русскою владеет государь наш один!.. дин!дин!..

В церковных дверях юный князь Юрий, брат царя, осыпал егозолотыми монетами из огромной мисы, которую с трудом удерживал дядя его,Глинский. Старший Юрий Васильевич думал о том, что этот день – 16 января 7055года по сотворению мира[1] – навсегда останется памятным в истории Руси. ВедьИван не просто восходил на престол – он венчался на царство. Еще не достигнувсемнадцати лет, принял титул, о котором всю жизнь мечтали и дед его, и отец, ноне решались принять его даже после важных и несомненных успехов своегоправления. Конечно, сам титул не придает могущества, однако влияет навоображение людей, и древнее, римское, библейское название – царь – возвышало вглазах народа достоинство государево. Что же было за спиной Ивана, кромеподавленного детского честолюбия, что впереди, кроме горячих юношеских мечтанийо том времени, когда ему уже никто не сумеет сказать слова поперек, когда чтоон захочет – то и сделает с собой, с людьми, со страной?..

Царев дядюшка с некоторым беспокойством скользил взглядом пораспаренным лицам боярским (в храме было нестерпимо жарко, душно от множествасвечей и сотен набившихся человеческих тел). Брат Михаил Глинский, матушка АннаМихайловна, молодой князь Владимир Старицкий вместе со своей матерью Евдокией,чей горбатый нос делает ее похожей на хищную птицу. Михайла Воротынский, обаГорбатые-Шуйские, отец и сын, Курлятев-Оболенский, друг великого князя ВасилияИвановича, некогда сопровождавший его, больного, с охоты в Москву в санях,осмелевших Бельских несколько, Сицкий, Кашин-Оболенский… Захарьины – это ужтеперь само собой, теперь от этих рож не отворотишься: новая родня государева.Ишь ты, и Алексей Данилович Басманов тут же, былой клеврет Шуйских! Не побоялсяпоявиться. Не важно, что близ царя ходя – опалишься. Зато вдали от царя –замерзнешь!

Среди напыщенных, бородатых, краснощеких лиц боярскихмелькнуло молодое, красивое. Андрей Курбский, пронский воевода! И ЮрийВасильевич вдруг понял, что нынче в храме на удивление мало молодых. Ну,Курбский, ну, Александр Горбатый-Шуйский, ну, Данила Захарьин с младшим братцемНикитою да Егорушка-племянник. А прежних приятелей Ивановых, Трубецкого сДорогобужским, да Овчины-меньшого с Воронцовым, не видно. Еще бы! Как в водуглядела та обавница-еретица, отчаянная баба, что напророчила им свечипоминальные. Все казнены по Иванову приказу, не простил им царь, что видели егов минуту слабости, наблюдали его поношение. Но предлог был, приличный предлог –якобы все они, во главе с Воронцовыми, подстрекали новгородцев к мятежу…

Звон золота, которым осыпали царя, вдруг прекратился. ЮрийВасильевич посмотрел в мису – там лежала только одна монетка. «Не мне ли насвечу оставлена?» – кольнула внезапная мысль, прилетевшая из прошлого, какстрела, и Глинский почувствовал, что ему стало холодно, несмотря на жару, – датак холодно, как не было никогда в жизни. Руки ослабели, и он навернякаоскандалился бы, выронил мису, как чьи-то руки подхватили ее. Глинскийпокосился – да это Алешка Адашев, охранник Ивана. Вот те, пожалуйста, еще одномолодое лицо.

– Чего стал, князюшка? – процедил Адашев сквозь зубы. – Путьне заступай!

Глинский очнулся – ох, да и впрямь царь уже пошел из собораво дворец, твердо ступая по дорожке, устланной багряным бархатом да алойкамкою.

Адашев обогнул Глинского, забежал вперед. Тот лишь покачалголовой. Худородный парнишка-то, отец его – человек незначительный, однако жеАлешка у Ивана в любимчиках ходит. Быть ему ложничим на грядущей царскойсвадьбе! Уж если племянник отрядил этого Адашева с именитыми боярами невестусвою смотреть, то широкие пути Алексею нынче откроются – широкие, долгие…