Магдалена стояла около небольшого столика с точеныминожками, на котором возвышался уборный ларец, и пыталась поднять тугую скобкузамка.

– От кого заперлась накрепко? Что там у тебя? Грамоткилюбовные? Васькины небось?

Анастасия вскинула на нее глаза.

Однажды ее двоюродный брат Василий Захарьин оказалсянастолько дерзок, что передал с Магдаленой малую писулечку: ты, дескать,Настенька, краше заморской королевны, я за тебя хоть в огонь готов, а потому невыйдешь ли в сад – единого слова ради! – после того, как все огни в домепогаснут?

Анастасия была наслышана, что случается с девушками, которыевот так выходят на свидания к велеречивым мужчинам. Сколько песен про этосложено! Конечно, Васька – родня и совсем другое дело, он не похож назлокозненного песенного красавца, однако тоже ликом пригож и не лыком шит:прекрасно понимает, что ни в жизнь не отдаст суровая Юлиания Федоровна за негоНастю, если только… если только не надо будет срочно грех прикрыть.

– Грех, грех… – словно отзываясь на ее мысли, пробормоталаМагдалена, открыв наконец ларец и заглянув в него. – Грех вам, москвитянки,такое непотребство с лицами своими творить! Страшно вообразить, какие личиныряженые соберутся на те царские смотрины!

Она с презрением оглядывала сурмильницу, да румяльницу, дабелильницу, да коробочки с волосиками для подклейки бровей и балсамами, то естьпомадами, стекляницы с ароматными водками.

– Не пойму я вас, русских, – фыркнула Магдалена. – У нас вЛивонии дамы, конечно, тоже красятся, но лишь чтобы пригожество своеподчеркнуть. А вы словно бы другие лица вместо Богом данных малюете. Какие-токрасно-белые! Таких и не бывает наяву! У нас в Ливонии вот этак – то красятсятолько непотребные, продажные женки. А у вас в Московии – каждая-всякая девицаи молодица. И еще отцы да мужья сами женам помады-румяна покупают, словнонарочно их на продажу хотят выставить.

– Ну что ты несешь?! – всплеснула руками Анастасия. – Откудатебе знать, как в Ливонии непотребные женки мажутся? Ты с той Ливонии ужедесять лет как отъехала.

– Ну и что ж, у меня память хорошая! – задорно отозваласьМагдалена. – Очень хорошо помню все-все, каждую мало-мальскую малость. Бывало,придем с матушкой в костел, а кругом все вместе, и кавалеры, и дамы стоят,ксендз в белом стихаре, хор голос возносит к куполу. Ладаном пахнет ах каксладко-сладко… И дамы этак красиво себя ладонью обмахивают и шепчут: «МатерьБожия, Святая Мария, Иисусе сладчайший…» – Она завела глаза восторженно, а вголосе ее вдруг появился шипящий, свистящий, обольстительный польский выговор:– А на каждом пальце перстни сверкают. А на груди – крестики золотые да скаменьями. У вас же кресты наперсные одни лишь попы носят, а прочие их подрубаху прятать должны. Даже и не похвалишься! Там все иначе… Юбки у дамширочайшие, а в поясе все тоненькие-тоненькие, двумя пальцами обхватить можно.Вот как меня!

Магдалена попыталась соединить пальцы на поясе, норазочарованно вздохнула:

– Да ну, раскормили меня тут всякими вашими кашами! Скоростану толстомясая, как настоящая москвитянка!

– Не скоро еще, – утешила ее Анастасия, с трудом сдерживаясмех. – Худющая, словно сверчок запечный. Но ты, Маша, в словах остерегись, –добавила уже серьезнее. – Я – так и быть, промолчу, а вот услышит матушка, какты ляшские[2] обычаи хвалишь – не было бы худа! Теперь ты наша, православная,вот и веди себя по-нашему.

– Подумаешь, и слова не скажи! – буркнула Магдалена, однаков глазах ее появилось испуганное выражение, тотчас, впрочем, и растаявшее, словнозапоздалый снег, и сменившееся искренним восторгом: – О… о, какие серьги!Двойчатки, да с бубенчиками! Новые?

– Тетенька подарила к Рождеству.

– Больно рано! – ревниво отозвалась Магдалена, торопливовдевая в уши серьги и красуясь перед зеркалом. – До Рождества-то ещеседмица![3]

– Она к старшему сыну отъехать задумала. Сын ее – пронскийвоевода.

– Курбский? – мигом насторожилась Магдалена. – Так он твояродня?!

– Ну да, мы с ним троюродные. И его матушка, и моя – Тучковыурожденные. А ты знаешь, что ли, князя Андрея Михайловича?

– Как же, видела. Красавец писаный! Галантен, как настоящийшляхтич, знает обхождение с дамами, по-польски говорит. Даже и по-латыни изъясняется!

– Да скажи на милость, откуда ж тебе все это ведомо?! –застонала Анастасия. – Какая сорока на хвосте принесла?

– Да я сама по ночам сорокой оборачиваюсь и летаю там и сям,– лукаво усмехнулась в ответ Магдалена, так и сяк вертясь, чтобы получшеразглядеть себя в серебряном шлифованном зеркале, вделанном в крышку ларца.

– Окстись! – махнула на нее Анастасия. – И придержи язык.Потянут тебя на Божий суд, как ведьму, за такую болтовню – узнаешь тогда… Ой,что это там такое?

Залились вдруг лаем кобели у ворот. Внизу по скрипучимполовицам пробежали чьи-то всполошенные шаги, раздался взволнованный голосбрата Данилы. Торопливо заговорила с кем-то мать. Дом полнился вскрикиваньем,гомоном, торопливыми окликами. Громко заплакал малец Никитушка.

– Да что такое? – Магдалена прилипла к слюдяному окошечку. –Надо быть, не татаре в одночасье нагрянули?! Нет, ничего не видно!

Обернулась, с досадой дунула на свечку, снова припала кокну:

– Возок у ворот. Еще один. Боярыня какая-то выходит… Монахза ней следом, ого, какой долговязый. Два господина важных идут. Бородатыестарики, ничего интересного. Ого! А вот и молодой какой-то. Гости к вам?

– Настька! – раздался снизу голос Данилы – такого голосаАнастасия у брата отродясь не слышала. – Настька, отзовись! Чего в темнотесидишь, дура? Неужто спать завалилась?! Не до сна теперь, очи-то продери!Царевы бояре приехали, на смотрины звать! А ну, нарядись поскорее да рожу, рожунамажь, не забудь!

Анастасия с перепугу метнулась куда-то, не видя ничего вомраке, едва-едва рассеиваемом только лишь лампадным огонечком, и столкнулась сМагдаленой. Девушки с перепугу схватились за руки – пальцы у Магдалены былигорячие-горячие, а у Анастасии – ледышки ледышками.

– Да как же? – пробормотала бестолково. – Да что же это? Тыж говорила, смотрины во дворце будут…

– Царевы бояре, – выдохнула возбужденно Магдалена. – Отсамого царя! Ох, Матка Боска, Езус Христус…