Кварталы у городской стены были бедные, жалкие обветшавшиедомишки тесно жались друг к другу, нависая вторыми этажами над мокрыми грязнымиулицами. Спархок ехал по узкой мощеной улочке, и перестук копыт чалого эхомотлетал от стен домов. Налетел ночной ветер, и грубые вывески над закрытыми навсе засовы лавками пронзительно скрипели, раскачиваясь на ржавых крючьях.

Случайная собака вынырнула из переулка и не нашла ничеголучшего, как облаять их с безмозглой самоуверенностью. Конь Спархока чутьповернул голову и одарил мокрую шавку долгим холодным взглядом, в которомкрасноречиво читалась смерть. Тявканье разом оборвалось, и пес попятился,поджав тощий крысиный хвост. Жеребец двинулся на него. Пес заскулил, завизжали, развернувшись, бросился наутек. Конь Спархока презрительно фыркнул.

– Ну, Фарэн, теперь тебе полегчало? – спросилСпархок у чалого. Фарэн пряднул ушами. – Тогда едем дальше?

На перекрестке очень кстати горел факел, и миловиднаямолодая шлюха в дешевом платье, грязная и промокшая насквозь, переминалась вкруге красноватого коптящего света. Ее темные волосы облепили голову, румяна нащеках потекли, и в глазах было выражение полного отчаяния.

– Что ты делаешь здесь, под дождем, Нэйвин? –спросил Спархок, придержав коня.

– Поджидаю тебя, Спархок, – лукаво ответила она,блеснув темными глазами.

– Или кого-нибудь еще?

– Само собой. Это моя работа, Спархок, но ведь я тебедо сих пор кое-что должна. Может, мы на днях как-нибудь уладим это дело?

Спархок пропустил ее слова мимо ушей.

– С каких это пор ты работаешь на улицах?

– Мы с Шандой поругались, – пожала онаплечами. – Я решила работать одна.

– Для уличной девки ты недостаточно порочна,Нэйвин. – Спархок запустил руку в кошель, висевший на поясе, выудилнесколько монеток и отдал ей. – Вот, возьми это. Сними себе комнату вкакой-нибудь гостинице и пару дней не показывайся на улицах. Я поговорю сПлатимом – может, нам удастся устроить твои дела.

Глаза Нэйвин сузились.

– Вот уж этого не надо, Спархок. Я и сама могу о себепозаботиться.

– Конечно, можешь. Именно поэтому ты и стоишь здесь поддождем. Не упрямься, Нэйвин. Слишком поздно и слишком сыро, чтобы затеватьдолгий спор.

– Теперь я уже дважды у тебя в долгу. Ты уверен, что… –Она не договорила.

– Совершенно уверен, сестренка. Я ведь теперь женатыйчеловек, забыла?

– Ну и что?

– Да так, ничего особенного. Пойди поищи себепристанище.

Спархок поехал дальше, качая головой. Нэйвин была славнаядевочка, но совершенно не умела позаботиться о себе.

Он проехал тихую площадь, где все лавки и палатки былизакрыты – народу по ночам немного и торговля идет вяло. Мысли Спархокавернулись к тому, чем он занимался в минувшие полтора месяца. В Ламорканденикто не желал разговаривать с ним. Архипрелат Долмант – человек мудрый,искушенный в церковной доктрине и политике, но безнадежно невежественный в том,что касается образа мыслей простонародья. Спархок терпеливо пытался объяснитьему, что посылать на сбор сведений рыцаря церкви – пустая трата времени, ноДолмант настаивал, а клятва обязывала Спархока подчиниться ему. И так вот онпотратил шесть недель в уродливых городах южного Ламорканда, где ни одна собакане желала беседовать с ним ни о чем, кроме как о погоде. Что хуже, Долмант явновинил рыцаря в собственной промашке. В темном проулке, где с карнизов набулыжники мостовой монотонно капала вода, Фарэн вдруг напрягся.

– Извини, – шепотом сказал Спархок, – я незаметил. – Кто-то следил за ним, и он явственно чувствовал враждебность,которая встревожила Фарэна. Чалый был боевым конем и чуял врага не то чтошкурой – всеми фибрами души. Спархок быстро пробормотал стирикское заклинание,пряча под плащом сопутствующие ему жесты. Он выпустил заклинание медленно,чтобы не встревожить неведомого наблюдателя.

Это был не элениец – Спархок тотчас почувствовал это. Ондвинулся дальше и нахмурился: наблюдателей было несколько, и они не былистириками. Спархок мысленно отступил, пассивно ожидая хоть какого-то намека наих сущность.

Осознание пришло к нему леденящим ударом. Это были не люди.Спархок слегка шевельнулся в седле, и его рука скользнула к рукояти меча.

Затем ощущение слежки исчезло, и Фарэн облегченновстряхнулся. Повернув некрасивую морду, он с подозрением глянул на хозяина.

– И не спрашивай, – ответил ему Спархок. – Яне знаю.

Это было не совсем правдой. Прикосновение разумов, таившихсяв темноте, было смутно знакомым, и эта знакомость порождала в мозгу Спархокавопросы, на которые ему вовсе не хотелось искать ответа.

Он задержался у дворцовых ворот ровно настолько, чтобыотдать стражникам твердый приказ не перебудить весь дворец, а потом спешился вовнутреннем дворе.

Из конюшни на залитый дождем двор вышел молодой человек.

– Почему ты не предупредил, что возвращаешься, Спархок? –негромко спросил он.

– Потому что терпеть не могу парадов и церемонийпосреди ночи, – ответил Спархок своему оруженосцу, отбросив на плечикапюшон. – Почему ты не спишь так поздно? Я обещал твоим матерямзаботиться о твоем отдыхе. Накличешь ты на меня беду, Халэд.

– Ты что, пытаешься шутить? – Голос у Халэда былхриплый, ворчливый. Он взял повод Фарэна. – Заходи в дом, Спархок. Тыпроржавеешь, если будешь торчать под дождем.

– Характер у тебя не лучше, чем у твоего отца.

– Это семейное.

Халэд провел принца-консорта и его злобного боевого коня впахнущую сеном конюшню, где горела, источая золотистый свет, пара фонарей.Старший сын Кьюрика был рослым плечистым юношей с черными жесткими волосами икоротко подстриженной бородкой. Он носил облегающие штаны из черной кожи,сапоги и кожаную безрукавку, оставлявшую открытыми руки и плечи. Массивныйкинжал висел у него на поясе, запястья охватывали стальные браслеты. И видом, иманерой держаться он так походил на своего отца, что Спархок в который разощутил краткий болезненный укол невосполнимой утраты.

– Я думал, что Телэн вернется с тобой, – заметилоруженосец, расседлывая Фарэна.

– Он простудился. Его мать – и твоя тоже – решили, чтоему не стоит ехать по такой погоде, и уж я-то с ними спорить не собирался.

– Мудрое решение, – заметил Халэд, рассеянношлепнув по носу Фарэна, который попытался его цапнуть. – Как они поживают?