Я плеснула в лицо холодной воды и обреченно кивнула:

— Ладно.

Петра Сергеевича разыскали под утро. Он приехал, когдаоперация уже закончилась. Похвалил меня с добродушной усмешкой и сказал:

— Значит, подарок из леса? Крестник то есть? Что же,если выживет, по гроб тебе обязан будет.

— Отчего ж не выживет? — обиделась я.

— Как сказал один остроумный мужчина о нашем брате:режут-то они хорошо, а вот выхаживать не умеют.

— Вы уедете? — спросила я.

— Уеду, Мариночка. Все, что возможно, ты уже сделала, авыходной — это свято. Особенно летом. Чего хмуришься? Ты ж не новичок, знатьдолжна, что хирурги — жуткие циники. Привыкаешь, знаешь ли, когда каждый день сножом на человека. А тебе немедленно спать. Такой красивой женщине круги подглазами строго противопоказаны.

— За красивую спасибо, а домой чуток подожду. Самиговорите: он мне вроде крестника.

Петр Сергеевич ушел, зато появилась Наташка, с бутербродамии термосом.

— Кишки от голодухи сводит, — пожаловаласьона. — Выпей чаю…

— Не хочу.

— И я не хочу. А надо. Давай-ка, милая, ширнемся, какизысканно выражался мой бывший друг, ныне благородный отец семейства.

Я лениво протянула руку. Наташка быстро сделала укол мне, апотом и себе. Мы немного посидели с закрытыми глазами, ожидая, когда лекарствоначнет действовать. Наташка долго молчать не умеет.

— Что бы я без тебя делала, — туманно начала она,а я насторожилась: не иначе как опять попросит за нее отдежурить.

— То же самое, что и со мной, — с некоторойсуровостью ответила я.

— Никудышный я врач. Трусливая… Надо было идти вветеринары, собачек лечить. И бабки там приличные, не чета нашим…

— Это точно, — согласилась я. — Давай чайпить. В девять придет Елена Кирилловна, тебе полегчает.

— Как я не люблю дежурить одна, — вздохнулаНаташка, — прямо до стойкого физического отвращения. И всегда в мою сменучто-нибудь случается… Ты заметила? Всегда… Быстрее бы лето кончилось…

— Чем тебе лето не угодило? — удивилась я.

— Так ведь отпуска… Смены черт-те какие, и ночами одна…

— Ладно жаловаться. — Я отодвинула чашку и,помолчав, спросила:

— Как думаешь, выживет?

— Выживет, — кивнула Наташка. — У меня глазнаметанный, кандидатов вижу сразу… Силен мужик, шесть пуль не орешки к пиву… Яего одежду посмотрела. Думаю, стреляли в него вовсе не на этой дороге, а где-тов лесу. А на дорогу он сам выполз. Прикидываешь?

— Жажда жизни, — вздохнула я.

— Чего? — не поняла Наташка.

— Рассказ есть у Джека Лондона.

— А-а-а. Вот что, ты больше через лес ездить не моги.Видишь, какие дела вокруг творятся? Хуже всего на свете оказаться в неудачномместе в неудачное время. Те, что в него шесть пуль выпустили, явно нежадничали, могли и тебе отвесить на всю катушку. Улавливаешь, на что я намекаю?

— Еще бы, — кивнула я. — Только ведь и я несовсем дура, заслышав автоматную очередь, в лес бы не сунулась.

— А почему автоматную? — удивилась Наташка.

Я вздохнула и поинтересовалась:

— Может, тебе и в самом деле в ветеринары податься?

Наташка стала злиться:

— Интересно, почему это… Объясни.

— Не хочу, — отрезала я. — Не из вредности, аиз лени. А чем ты здесь столько лет занимаешься, для меня по-прежнему тайна.

С хрустом потянувшись, я направилась к двери, прихвативпакет с загубленным костюмом.

На стоянке медбрат поливал из шланга мою машину.

— Чехлы придется стирать, а так все в полном ажуре.

— Спасибо, благодетель, — обрадовалась я, какоказалось, рано. Машина категорически отказывалась заводиться. Пришлосьмедбрату идти за нашим микроавтобусом и немного потаскать меня на буксире.

Домой я попала ближе к обеду, Спать уже не хотелось, вголове стоял ровный гул, а руки и ноги противно покалывало. Я открыла балкон,поставила кассету Фрэнка Синатры и легла на ковер, прихватив из холодильникабутылку пива.

Синатра — лучший в мире певец, у меня лучшая в мирепрофессия, а этот мир — лучший из возможных.

В конце концов я все-таки уснула.

Дежурство начиналось в девять. Вообще график работы у меняудобный: сутки отдежуришь, трое гуляй. Но, как правильно заметила Наташка,летом все усложняется: отпуска. Так как мне отпуск только еще предстоял, нажизнь я жаловалась вполсилы, а в воскресенье, отправляясь в больницу,испытывала некоторое нетерпение: очень меня интересовал мой «крестник».Разумеется, в больницу я звонила и о его состоянии была осведомлена, но всеравно спешила.

Смену мне сдавала Елена Кирилловна, царственная даманеопределенного возраста с золотыми руками.

— Операцию ты делала? — улыбнулась она. —Молодец.

— Как он?

— В норме.

— Выживет?

— Отчего ж нет, если сразу не умер. Мужик крепкий.Пойдешь к нему?

— Конечно.

Я уже шла по коридору, когда Елена Кирилловна неожиданноменя окликнула:

— Мариночка…

— Да? — оглянулась я.

— Не скажешь, почему это с тобой всегда что-нибудьслучается?

— Ну, это просто, — обрадовалась я. —Родилась в год Свиньи, так что у меня вся жизнь — сплошное свинство.

— Везет, — кивнула Елена Кирилловна и отправиласьв ординаторскую.

— Марина Сергеевна, — от поста шла Ася, нашамедсестра, мы часто дежурили вместе. — У меня в столе часы и перстеньвашего дядечки. Дорогие. Пропадут, не дай Бог…

— Завтра отдашь завотделением. А документы у него были?

— Нет, ничегошеньки… только перстень да часы… Кругомбольные шныряют, прямо хоть на себе носи…

— Что ж, ему они пока без надобности…