Впрочем, как бы я ни хорохорилась, но с той самой ночи,когда на лесной дороге я обнаружила мужчину с наколкой «Юра» на руке, в душемоей поселилось смутное беспокойство.

Прогноз Брата не оправдался: милиция к нашему пациентуотнеслась с прохладцей. Жив ли, нет ли — пока не ясно, показаний дать не может,а то, что в городе стреляют и нет-нет да и убьют кого, давно уже не редкость.Задали обычные вопросы и уехали.

Тот, кого звали Юра, пришел в себя в мою смену. Я как разбыла рядом. Он открыл глаза, мутные и поначалу бессмысленные, прищурился,пытаясь сфокусировать зрение, и очень отчетливо спросил:

— Где я?

Голос низкий, хриплый, что неудивительно. Я склонилась кнему, чтобы он мог меня видеть, и заговорила спокойно и ласково, с той особойинтонацией, которая появляется сама собой в разговоре с больным или ребенком.

— Вы в областной больнице, вам сделали операцию, вашажизнь вне опасности.

— Вы кто? — спросил он с явным беспокойством.

— Я врач. Самое страшное для вас позади…

— Кто… — прохрипел он, тяжело вздохнул и с трудомзакончил:

— Кто привез меня сюда?

— Я и привезла.

В этот момент я и сама забеспокоилась, с ним началотвориться неладное, он дернулся и вроде бы хотел встать. Я удержала его,сообщив скороговоркой:

— Вас нашла я, на лесной дороге, тут неподалеку, ипривезла сюда. Вам не о чем тревожиться, все просто отлично, мы вас быстропоставим на ноги…

Он меня не слушал, вновь попытался вскочить, пришлось зватьна помощь Брата. Не для того я тащила этого Юру и ночь напролет его штопала,чтобы он вот так, ни с того ни с сего, взял да и умер у меня на руках.

Проваливаюсь в беспамятство, он успел схватить мою руку, ипрохрипел:

— Мне нельзя здесь… нельзя!

«И как мне это понимать? — думала я, возвращаясь вординаторскую. — Что значит „нельзя здесь“? А где тогда можно? В какой-тодругой больнице, где у него есть знакомый специалист и где, как он верит, вседля него сделают?»

Эта мысль мне и самой не понравилась, я решила все с кем-тообсудить. Брат вошел за мной следом. Наташка раскладывала на столе пироги сливером и сыр, кофеварка призывно фыркала, а я терзалась?

— Слышал, что он мне сказал? — обратилась я кБрату.

— Ну… — вяло ответил он.

— Что «ну», слышал или нет?

— Слышал.

— И что думаешь?

— Ничего.

— Как это «ничего»?

— Ты, Маринка, иногда такая зануда, просто беда.Человек имеет право думать или не думать. Я не думаю.

— А что за спор? — заинтересовалась Наташка.

— Тот, из первой палаты, сказал: «Мне нельзя здесь» — иповторил — «Нельзя». Что думаешь?

— Я? — вытаращила глаза Наташка:

— Что тут думать? Бредит человек. Может, дома газ невыключил и душой туда стремится, у нас задерживаться не желает…

— Глупость какая, — начала свирепеть я.

— Отчего сразу «глупость», — обиделасьНаташка. — Бог знает, что ему в бреду привиделось.

— Вот-вот, — влез Брат. — Давайте не будемголову ломать. Наше дело мужичка на ноги поставить, а не загадки разгадывать.

— Он боится, — твердо заявила я. — Ты и жевидел, что с ним стало твориться, как только он понял, где находится. Человекприходит в себя и первое, что говорит: «Мне здесь нельзя». 3аметь, не проситжене сообщить, или…

— Для мужичка кто-то не пожалел автоматной очереди…Лично я ничего знать не желаю. И другим не советую. Бредит себе человек, ипусть бредит.

— А может, у него с милицией нелады? Может, в розыске?

— Так ведь был милиционер.

— И что он увидел?

Мы переглянулись, и Брат заявил:

— Давайте без бурной деятельности.

— Ладно, — согласилась я. — Это дело милиции.Пусть они с ним разбираются. Мы свое дело сделали.

— Слава тебе Господи, — вздохнул Брат. — Нарожон не лезем.

— Наташа, узнай, не справлялся ли кто о нем…

Наташка потянулась к телефону, а я пошла в двенадцатуюпалату, взглянуть на послеоперационного больного.

Когда я вернулась, Наталья все еще сидела за столом иназванивала по телефону.

— Никто твоим дядькой не интересуется, — заявилаона. — Я менту позвонила, что сюда приходил. Говорю, надо бы родственниковотыскать. А он: «Вот сами и ищите, раз ваш дядька без документов. Может, онприезжий или одинокий». Тут я сострить решила и говорю: «А может, он у вас врозыске?»

— И он к нам бросился? — догадалась я.

— Как же, жди. Говорит, а хоть бы и в розыске, далековсе равно не убежит.

— Оптимист, — усмехнулась я. — Могу емутакого порассказать…

— Никто твоего дядьку не ищет, — сказалаНаташка. — А Вовка прав, не стоит нам лезть не в свое дело. Он мудруюмысль родил: а ну как им заинтересуются те самые типы, что его не дострелили? Исюда заявятся. Не знаю, как ты, а у меня ни малейшего желания присутствоватьпри их свидании.

Я села в кресло, разглядывая стену напротив.

— Чего как неживая? — вздохнула Наташка.

— Пытаюсь сообразить. Куда ж нам его теперь?

— Ты что, спятила? — вытаращила она глаза.

— Еще нет. Но откровенно тебе скажу: не для того я егоиз кусков сшивала, чтобы какой-то придурок взял его и убил.

— Ладно пугать-то… Это ж просто Вовкины домыслы, тызнаешь, он к концу смены на многое способен.

— Домыслы или нет, а ты баба глазастая, так что посторонам поглядывай и к разговорам прислушивайся.

— Заметано. Бдительность и еще раз бдительность.Довольна?

— Не очень. Маетно мне.

— Это оттого, что ты голову себе разной чепухойзабиваешь. Человек бредит, и только… — Наташка помолчала и добавила виновато:

— Правда, перед этим его пытались убить.

Под утро прибежала Ася.