Слова насчет ветра странствий несколько озадачили Марину.Что ли он болтался где-то в воздухе над землей, в компании других таких жепризрачных женихов, не зная, куда податься? И лишь нечаянно залетел именно наогонек Марининой свечи, а не какой-то другой? Выходит, их встреча – чистаяслучайность, а вовсе не предначертание судьбы? Но это не важно. Главное, что онздесь, что он люб ей, а она – ему, и теперь надо непременно уточнить, не чертли это, и вытащить у него какую-нибудь вещицу на память.

А ну как учует недоброе, схватит Марину за руку, словножалкую воришку? Надо отвлечь его. Но как? Его улыбающиеся губы были совсемблизко, и Марина подумала, что вот хорошо бы поцеловаться, а тем временем… Тутже она спохватилась, что за всю жизнь свою так и не удосужилась научитьсяискусству поцелуя, – но вмиг забыла об этом, потому что милому ее гостю, каквидно, пришла та же мысль, что и ей.

* * *

Оказывается, ничего не надо уметь! Надо лишь делать то же,что и он. Он, едва касаясь, провел своими губами по губам Марины, нежноусмехнувшись, когда та вздрогнула. Все в точности повторила она, и пьянящееощущение своей власти пришло к ней, когда после легкого поцелуя в уголок ртавсе его тело содрогнулось. Прерывисто вздохнув, он накрыл ее губы своими.Марина хотела сделать то же, но не смогла: ее рот оказался в плену, а едва онаприоткрыла губы, как туда вторгся нежный, сладкий его язык и принялсяхозяйничать там по своему произволу. И как-то так все время получалось, что оннатыкался на Маринин язычок и, словно прося прощения, прижимался к нему,ласкался и так и этак, свивался с ним, а ежели отпрянывал, то лишь для того,чтобы прижаться сильнее и нежнее. Губы тоже не уставали ласкаться, и даже зубыпорою шли в ход, но, конечно, не до боли, а лишь для того, чтобы раззадорить, апотому исторгнуть нежный вздох из глубины слившихся ртов, а затем заставитьзатрепетать два тела, прижавшихся друг к другу.

И почудилось Марине, что плывет она в каком-то синем,голубом, бирюзовом тумане. Туман заполонил ее голову, все вокруг затянуллукавым мороком. И совсем растворилась бы она в нем, если бы не ощущениечего-то болезненно-твердого, прильнувшего к бедрам, а потом вдруг стало больнои груди. Оттого и приоткрыла скованные сладостной истомою веки и, увидевблизко-близко затуманенные, отрешенные светлые глаза, поняла, что обнялись онис ее милым суженым столь крепко, что каждый изгиб их тел совпал с изгибомдругого тела, будто сошлись частицы головоломки, а не только губы слились внеотрывных ласках. Тут-то и оробела Марина: ведь жар, исходивший от теланезнакомца, едва не расплавил ее, раскалил, разжег – да так, что она начала задыхаться,будто в горячке. Однако новые, восхитительные, нежные касания его языка вновьокунули ее в переливчатый туман, где царили прекрасные, божественные ощущения…сладкие до невозможности.

Губы их были словно два соединившихся цветка, а языки, будтопроворные пчелки, сновали из одного венчика в другой, поглощая медвяный нектар.Но эти томительные, с ума сводящие касания вдруг показались Марине чем-то малымпо сравнению с тем, чего взалкало ее тело. Мало было прижиматься к незнакомцу –хотелось влиться в него, раствориться, как растворились один в другом ихнацелованные рты, лишившись понимания, где чьи губы, чей язык, кто даритпоцелуи, а кто их принимает, и возвращает, и вновь принимает, и дарит. Всетребовательнее напоминала о себе кровь, стучавшая в висках, в груди, в чреслах;из кончиков пальцев, чудилось, исходили искры, насквозь прожигая плечи, вкоторые впивались эти пальцы; все более сильные, томительные судорогирасходились по бедрам, и Марина невольно повела ими из стороны в сторону, желаяоблегчить страдания того неведомого, напряженного, окаменелого существа,которое все сильнее вжималось в низ ее тела, словно бы слепо искало себеприбежища.

Отрывистый стон сорвался с губ суженого, и Маринапочувствовала, что пол ушел у нее из-под ног. Голова закружилась, онаиспугалась, еще крепче цепляясь за широкие плечи, которые вдруг оказались ненапротив, а сверху… Странная тяжесть накрыла ее; Марина изумленно поняла, чтолежит… и холодок коснулся ее обнаженной груди.

Он расстегнул ей платье! Но как, когда?.. Ах, быстрый какой!Она хотела отвлечь его поцелуем, но отвлеклась сама – до того, что лежит теперьполураздета и нестерпимо горячие пальцы стискивают ее напрягшиеся груди. Адругая рука… ох, нет, быть того не может! Господи Иисусе! Да что же делает она,эта рука? Почему осмелилась коснуться потаенного местечка, коего стыдитсякаждая девушка, ибо помнит, что именно оно – вместилище греха?

Теперь Марина знала, что поучения и острастки сии былиистинны. Греховность растеклась по всем глубинам ее тела и переполнила их своимтечением, выплескиваясь наружу. Она ощущала эту влагу меж бедер, и пальцы,ласкавшие ее, тоже были обильно увлажнены. Греховность прочно угнездилась взаветной впадине в чреслах и томилась там, и металась, алкала выхода. Ей былоуже нестерпимо в одиночестве, она жаждала другое существо, чтобы искусить его ипереполнить тем же грехом, который теперь составлял всю суть ее. Грех вполнеовладел Мариною! Это он обнажил ей грудь и бедра. Это он легкими, нежными и вто же время дерзкими касаниями заставил расцвести бутон ее женственности и такшироко раздвинуть чресла, словно она отворяла некие заветные врата, черезкоторые предстояло войти дорогому, желанному гостю. А он все медлил впреддверии, как если бы ему мало было оказанных почестей. Жарких слов не былотаких, кои не сказала бы она ему, и бессвязные мольбы, срывавшиеся с еепересохших от неутоленной жажды уст, были искреннее даже тех слов, кои онанекогда обращала к небесам. Теперь весь мир, и небо, и земля, рай и преисподняясошлись, воплотившись для нее в одном незнакомом существе, кое она тщетномолила явиться к себе и слиться с собой. И тогда Марина принялась извиватьсяпод ним, завлекая его бесстыдными, змеиными движениями, о которых она и неведала прежде, но которые вдруг открылись ей проблеском некоего древнего,заветного знания – и вселили надежду, что неумолимый гость все-таки отзоветсяна ее призыв.

И это свершилось! Жаркая плоть вторглась в разверстые недра…все существо Марины, обратившееся в ожидание, сотряслось от щемящей нежности,прозвучавшей в одном только слове, сорвавшемся с задыхающихся, воспаленных устее неведомого возлюбленного:

– Прости!.. – А потом раскаленная сила пронзила всетело, прервала дыхание, отняла разум, и она поняла, что суженый просит прощенияза боль, которую причинил ей.

Боль все ширилась, все росла… и поделать ничего было нельзя,ибо Марина сама завлекла к себе это неожиданное мучение. И она сдалась,перестала противиться, приготовилась умереть от этой боли… но та вдруготступила, словно обрадованная такой безусловной покорностью.

Ничего более не терзало, не мучило – только наслаждало.Синие волны плыли перед ней; синие звезды качались на них, колыхались синиецветы. Но Марина знала – все те ошеломляющие, блаженные ощущения, которыеосеняют ее, – это лишь ожидание, лишь подступы к неким вершинам.