– И как обычно, нет только одного Ларионова, – с сочувствиемпроизнесла Таня. – Ясненько.

– Танька, – сказала Клавдия, стараясь быть как можно болееубедительной, – то, что ты меня тогда застукала в ванной, не дает тебе никакогоправа надо мной издеваться. Я его люблю с двадцати лет. И дальше любить буду.

– Ну и дура, – ответила Таня с тем же глубоким сочувствием,и до Клавдиного дома они промолчали.

– Спасибо, – сказала Клавдия, выбираясь на холод из теплогосалона “девятки”.

– Звони мне завтра, как только что-нибудь узнаешь, –приказала Таня. – А если я раньше узнаю, я тебе сама позвоню. А может,договорюсь с Андрюхой, и мы к нему опять вечерком подъедем.

– А как же Павлов? – развеселилась Клавдия. – Он два вечераподряд без тебя переживет?

– Переживет! – уверенно сказала Таня и потянулась поцеловатьКлавдию в щеку, покрасневшую то ли от перспективы завтра снова встретиться сАндреем, то ли от наклонного положения. – Пока!

– Пока, Танюш!

Клавдия проводила глазами “девятку”. Выезжая со двора, онаприветливо подмигнула красными, как угольки, тормозными фонарями и неспешносвернула за угол. Клавдия зачем-то помахала рукой и вошла в подъезд.

Потом она так и не могла как следует вспомнить, что именнослучилось.

Она поднималась по лестнице, думала об Андрее и о своемсоглядатае, который сегодня почему-то не болтался у подъезда, и о горячейванне, и о завтрашней работе.

Ни о чем и обо всем сразу.

И свет в подъезде горел, и из-за тонких “бумажных” дверейслышны были голоса и привычное вечернее кваканье телевизоров – у всеходинаковое…

Она не слышала ни шума шагов, ни хлопанья неугомоннойподъездной двери, не чувствовала никакой опасности.

Только вдруг цементная, давно не мытая лестница ушла у нееиз-под ног, и, не понимая, что происходит, она почему-то с силой ударилась остену. Звук был глухой, как от мешка с тряпками.

“Неужели это я так долбанулась?” – смутно подумала Клавдия.

Что-то сильно дернуло ее за руку, вывернуло кисть, онаотлепилась от стены, падая головой вперед, приземлилась на колени и взвыла отболи.

Неловко повернувшись, Клавдия плюхнулась на ступеньку иосознала, что она в подъезде одна, а от ее сумки остался только драныйкоричневый ремешок, намотанный ради предосторожности на руку.

У нее отняли сумку.

Не помогли никакие предосторожности.

Коленка болела ужасно, и кисть, кажется, была вывихнута.

Она баюкала кисть другой рукой и твердила сама себе:

– Вот гады… Господи, какие гады… Ну какие же гады, господи…

И главное, в сумке-то ничего нет!

А что там у нее в сумке? Вспомнить бы…

Да, кошелек. В кошельке рублей тридцать. Проездной. Ах черт,проездной на месяц. Месяц ведь только начинается! Почему она не забыла этотдурацкий проездной в кармане, после того как предъявила контролерше в метро!Нет, дурацкая аккуратность – все должно быть по своим местам. По полочкам. Покошелечкам. По отделеньицам.

Идиотка.

Очки. Три ручки. Записная книжка и всякая бумажная ветошь,которую она по привычке таскала с собой.

Паспорт дома, это точно.

Ключи…

Похолодев, Клавдия здоровой рукой обшарила карманы. Доправого добраться было очень трудно, и она стремительно поднялась со ступеньки,на которой сидела, переживая свое несчастье.

Да где же они, черт их возьми! Тоже украли?!

Это совсем плохо. Это ужасно. Как она попадет в квартиру?Где будет ночевать? Что теперь делать с замком – сию секунду менять илидожидаться вора?!

о этот патетический момент ключи нашлись.

Клавдия с шумом выдохнула, задержав в легких воздух, ипоплелась дальше, здоровой рукой придерживая в кармане ключ.

Она открыла дверь, зажгла в квартире свет, заперлась назамок и на цепочку и прислонилась лбом к стене.

Ей было очень обидно и жалко эту древнюю сумку, которуюпо-хорошему давно надо было бы выбросить в помойку, и хотелось поймать иотколошматить мерзавцев, которые вырывают сумки у усталых женщин,возвращающихся вечером домой.

И еще эта рука проклятая… Ну как она завтра будет работать?Как?!

И еще проездной…

Слеза капнула ей на ботинок. И это крошечное соленое озерцо,растекшееся по ботинку, стало последней каплей. И первой.

Клавдия зарыдала, слезы полились градом, и их пришлосьвытирать воротником. Воротник был ворсистый и жесткий, щеки сразу стали горетьи противно чесаться.

– Ну что же это за жизнь, – говорила она сама себе и дажеподвывала от горя. – Ну когда же это все кончится… Ну так же совсем невозможно…Вот сволочи, а? Надо же быть таким сволочам…

В дверь позвонили, и это было так неожиданно, что Клавдияпоперхнулась слезами и соплями. Кашляя, она не могла произнести ни слова, сужасом глядя на дверь. К ней никто не мог прийти. Это было абсолютно исключено.Это бандиты, отнявшие у нее сумку, вернулись за ней самой.

– Клава! – закричали на лестнице. – Ты чего неоткрываешь-то? Это я, тетя Маша!

Тетей Машей звали соседку.

Кашляя, Клавдия сняла цепочку и повернула замок.

Ей не хотелось видеть никаких соседей, но она знала, что еетрубный кашель давно уже оповестил тетю Машу, что она дома, и не открыть былоневозможно.

– Что у тебя делается-то? – заговорила тетя Маша в до концане открытую дверь. – Ты никак заболела?

– Нет, теть Маш, – справляясь с собой, хрипло сказалаКлавдия. – Я просто так расстроилась. У меня, знаете…

Дверь наконец открылась, и Клавдия увидела свою сумку,аккуратно стоящую в проеме.

– А-а… а-а… – протянула она неуверенно, во все глаза глядяна сумку. – Где вы ее нашли, тетя Маша?

Соседка острыми глазками шарила по физиономии Клавдии,надеясь высмотреть там что-нибудь особенное. Например, что она пьяна. Илипривела к себе мужчину. Все они теперь такие. С виду тихие да порядочные, а насамом деле… И мужчин водят, и пьют, и курят, и нюхают…

– А ты что, потеряла ее, что ли? – спросила соседка, иКлавдия прямо-таки кожей почувствовала ее неутоленное, истовое любопытство.

– Да у меня ее отняли две минуты назад! – выпалила Клавдия итут же пожалела об этом.