К тому же, только слепой и глухой мог не видеть и не знать, кем был Номариам. Сын Хвостатой матери, а эта акрай, как видно, была его возлюбленной, и, забрав у нее своего сына, Хирииши даровала ей защиту, которая была ей нужна.

Чужой фрейле по-прежнему делал вид, что не замечает присутствия Шерберы, когда приходил к Тэррику в палатку — а они теперь совещались каждый вечер, как будто боялись, что кто-то из них забудет сказанное за прошедший день — но все же изредка она чувствовала на себе его оценивающий взгляд. Он словно спрашивал, а кто она теперь, будто больше не был уверен в том, что Шербера — просто Шербера, женщина, делящая с его братом постель, как будто после случившегося с Хесотзаном она стала чем-то другим.

И не только чужой фрейле смотрел на нее так. Шербера чувствовала, что ее стали сторониться даже акраяр, а на некоторых лицах и вовсе появлялось что-то вроде священного страха, когда она проходила мимо или встречалась с кем-то глазами.

Она слышала шепот, которым ее провожали.

Запретная.

Акрай, которая могла не только хранить, но и применять магию — а о таком не слышал никто и никогда.

Теперь даже ее странную любовь к мужской одежде считали чем-то само собой разумеющимся, а после того, как Шербера была вынуждена обрезать волосы, подпаленные костром, и стала издалека походить на мужчину, кое-кто стал все чаще вспоминать, что она учится у Прэйира обращению с мечом.

Так кто же она? Маг, воин, акрай, избранница сына богини?

...Впереди ждали города, и холодный ветер, бегущий с Северных Краев, поторапливал, обещая снег и морозы. На следующий день после смерти Хесотзана Тэррик отправил двух драконов в путь с наказом не возвращаться, пока не встретят войска врага, и тем же днем войско снялось с лагеря и отправилось вдоль реки, чтобы через десять дней пути вдоль берега загустевшего от холода Оргосарда достичь мертвого города фрейле.

Шербера слышала об этих городах и видела их на картинках, которые показывала Афалия, но никогда не думала, что они настолько огромны. И пусты — правда, только до тех пор, пока улицы не запрудило объединенное войско, радостно предвкушающее ночь под крышей и в тепле, а главное — за крепкими створками огромных ворот, закрывающихся странным механизмом, устройство которого познать им было явно не под силу.

Людей поселили в длинные дома у ворот, а сами фрейле заняли большой дом чуть дальше к центру города, двухэтажное здание с высокими окнами и кучей комнат, в которых после недолгого совещания разместились оба господина, их близкие и акраяр. Они едва успели спрятаться под крышу, как началась метель, и ветер закрутил вихри под окнами и стал швырять в стекло целые пригоршни снега, холодного и колкого, как афатрановая крошка.

В этом большом доме оказалось намного теплее, чем в домах, в которых Шербера привыкла бывать, и она воспользовалась этим и сняла с себя теплую одежду, обувь и даже шерстяные настопники и ходила почти целый день босиком по мягким шкурам, в которых утопали ноги.

Ей выделили целую комнату! Конечно же, любой из ее господ и близкие Тэррика могли войти к ней в любой момент, но еще никогда другие люди не были отделены от нее стенами и запорами. Большая кровать с одеялом и такой мягкой подушкой, что голова буквально утонула в ней, большое кресло из дерева, стол, большой очаг — это все было отдано только ей, и Тэррик даже поставил у дверей одного из близких, чтобы тот охранял ее покой.

И в ее большой комнате была еще одна целая комната для мытья!

Огромная чаша, стоящая в ней — ванна, сказал Тэррик, — вечером была по его приказу наполнена горячей водой, и Шербера наблюдала за тем, как близкие выливают в нее ведро за ведром, удивленная, настороженная и непонимающая.

Столько воды на одного человека. Да тут бы хватило ее на троих.

Запахи от мыла, которое разыскали в кладовой, запертой на магический, открывающийся по прикосновению пальца, замок, одежда из теплой ткани, в которой почти не было видно швов, непривычно мягкая постель — все это ей казалось странным и чужим.

Это место Тэррик когда-то называл своим домом. Теперь, много дней спустя, это был ничей дом — и таким он и останется еще много дней, пусть даже у этого города есть стены, чтобы укрыть их от холода, и припасы, чтобы им не пришлось охотиться до самых оттепелей, и крыша, чтобы им на головы не падал снег.

Еще слишком многие помнили о том, как погубила фрейле в стенах этого города Инифри. Пройдет еще много времени, прежде чем память об этом сотрется, как стерлась память о сотнях других народов и городов, и однажды какой-нибудь путник наткнется на этот город, позовет сюда свое племя и станет называть это место домом, не зная ничего о тех, кто жил здесь до него.

Она стянула с себя одежду и осторожно забралась в горячую мыльную воду, от которой поднимался пар. Ожоги на пояснице — единственные зажившие за эти дни не до конца — чуть защипали, но ощущение все равно было таким приятным, что Шербера, с наслаждением вытянувшись в ванне и откинув голову на бортик, не сдержала стона.

Это было невероятно. Вода пахла смесью трав и чем-то горьковато-сладким, не похожим ни на что, что доводилось ей чуять раньше. Тепло проникало в каждую ее ранку, просачивалось внутрь через кожу, согревало изнутри, выгоняя крепко засевший в костях холод.

Она сползла в воду с головой, поскребла ногтями кожу под волосами, наслаждаясь ощущением мягкости и тепла, поднялась обратно и снова откинулась на бортик, позволяя воде стекать с лица. Мягко трещал в очаге огонь, за окном беспомощно завывал ветер, и ей было так хорошо…

— Шербера?

Шербера вздрогнула, только сейчас осознавая, что почти задремала в этом приятном тепле.

— Олдин! — позвала она. — Я здесь.

Она пришла в себя уже под вечер того страшного дня, когда едва не погибла. Шербера помнила только боль и голоса своих спутников, зовущие ее из темноты, а когда тьма отпустила ее, то первым, кого она увидела, был Олдин. Он целый день прикладывал к ее ожогам травяные припарки, не позволяя ранам засохнуть, а когда раны напитались водой и сами стали течь, менял повязки, следя,